Холодные песни

Автобусы – с прогретыми двигателями – ждали во дворе гостиницы «Космонавт». Оба экипажа выстроились на крыльце в ожидании сигнала. Из динамиков громыхнуло: «И снится нам не рокот космодрома…»

Прошлой ночью Таболину тоже снился не рокот космодрома. Не было в сновидении и зеленой, зеленой травы. Зато была плесень – серое, шевелящееся, зовущее нечто, под которым с трудом угадывались приборы, переборки, иллюминаторы… люди?.. Он несколько раз просыпался, растирал кисти, сжимал и разжимал пальцы – ужасно ломило суставы, а потом снова срывался в это серое, шевелящееся, зовущее…

За спиной щебетал персонал гостиницы. Таболин шагал слева от командира (Мунх широко улыбался), Кравуш справа. В затылке Таболина разрасталась боль, зерно которой посеял всплывший в памяти кошмар. Пятьдесят метров сквозь коридор из приветствий – и они в автобусах.

Таболин будто расщепился. В его мечтах на борту автобуса, в который он поднялся, было написано «Звездный», в реальности – «Байконур».

«Байконур», транспорт дублеров, включил синий проблесковый маячок и тронулся следом за «Звездным». Автобусы и кортеж сопровождали милицейские машины. Прощаясь с Ленинском, колонна двинулась в сторону космодрома. До старта оставалось шесть часов.

– Но мечтаем скорей этот город покинуть… – пропел Мунх, расшторивая окно.

– Чтоб потом вспоминать, вам не понять почему… – подхватил Кравуш.

Таболин вспомнил другие строки из той же песни: «И гордимся мы им и его ненавидим. Он запомнится нам, этот город в песках [7]». Но озвучивать не стал. Причины для ненависти перевешивали.

Времена, когда Ленинск, как пелось, стоял в пустыне белой сказкой, давно прошли. После перестройки из прибрежных и степных аулов в город хлынули казахи, городская власть перешла к гражданским, армию сократили – все зашаталось и рухнуло, как развалившаяся на старте ракета. Начался разбой. По некогда чистым спокойным улицам пронеслась стая хищников. Парки высохли. Сгорели Дом офицеров и детский сад. Потемнели обелиски. Но разграбленные квартиры пустовали недолго. Ленинск стал опасным. По слухам, в черте города находили изуродованные трупы. Такое могли сделать звери, но могли и люди. Таболину часто снились разные мерзости. Изувеченные до неузнаваемости останки, словно человека вывернули наизнанку и вытрясли внутренности. Таболин даже чувствовал страшный смрад – в кошмарах, которые были не совсем кошмарами, потому что… он почти не боялся.

Колонна медленно потекла через КПП. Взгляд Таболина путался в спирали Бруно, что тянулась поверху бетонного забора. Космонавты жили как заключенные. Это и спасало.

Степь полыхала ярко-красным. Маковое море накатывало с двух сторон.

Сколько еще до «двойки» [8]? Час, меньше…

Таболин уткнулся лбом в дымчатое стекло и попытался представить, какие мысли витают в салоне первого автобуса. Что испытывал бы он на месте тех, кто ехал «в один конец»? Опустошающую радость? Смутную тревогу? Или окрошку из этих чувств? По телевизору крутили специально подготовленный видеофильм. Никто не обратился лично к дублеру Таболину, не напутствовал просто и искренне, лишь мелькнула (в памяти) фотография матери и отца, а затем на экране всплыло бодрое и усатое лицо Леонида Якубовича.

Стеклянные перегородки отделяли салон от входных дверей, у каждого борта стояло по шесть кресел, вентиляционная магистраль предусматривала подключение скафандра. В автобусе свежо пахло чем-то цветущим, отнятым у внешнего мира. Маками?

Колонна ушла с трассы влево и остановилась около монтажно-испытательного корпуса второй площадки. Последним из «Байконура» вышел Таболин.

Во время завтрака в МИКе он, молча уплетая красную икру и прихлебывая чай, поглядывал на командира первого экипажа. Тот не притронулся к еде, лишь взял со стола пучок зелени, кажется, петрушки, понюхал и завернул в пакет. Повезет на станцию – Уссаковскому, Алиеву и Рюшину, отвыкли ребята от вкусов и запахов, а на Землю не скоро, большие дела ждут… Подумать только, Луна…

Луна!

Четыре месяца назад автоматические модули ЛОМ-1 и ЛОМ-2 (Таболин слышал несколько забавных версий того, как утверждали аббревиатуру Лунный обитаемый модуль) прилунились в кратере Шеклтон. Их дистанционно разбудили с орбиты: трудитесь в поте систем и механизмов. Модули выгрызали из тени кратера водный лед. Впитывали высокими куполами солнечную энергию – спасибо «пику вечного света» [9]. Поддерживали оранжереи и бассейны с бактериями. Накапливали, измеряли, подготавливали, извлекали из недр. На РКС [10] контролировали работу и корректировали параметры, в ЦУПе не могли нарадоваться цифрам и графикам, особенно с полигонов по добыче полезных ископаемых. Пришло время первой экспедиции – меньше чем через месяц шлюзы первого и второго ЛОМов откроются перед человеческой настойчивостью.

Таболин ощутил укол зависти, дергающую боль бессилия. Запасной, вечный запасной… Интересно, испытывал ли что-то похожее Нелюбов [11]? У Таболина гудела голова, болел позвоночник.