Холодные тени

– Ну… Мы же в самолете.

– Самолет летит в Ушуаю, это Аргентина. А в Ушуае мы пересядем на пароход. Плыть, если не ошибаюсь, двое суток.

Вероника, закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья.

– О-бал-деть, – произнесла она. – Чувствую, долго я буду вспоминать эту поездочку.

– Она еще даже не началась, – напомнил Тимофей.

– Для меня она началась, когда мы потратили четыре дня, закупая экипировку, – возразила Вероника. – До сих пор поверить не могу, что ты поддержал эту аферу! Какой смысл в Антарктиде? Зачем?!

Тимофей молчал так долго, что Вероника заподозрила игнор. Открыв глаза, она повернула голову и обнаружила, что Тимофей смотрит через окно на крыло самолета.

– Там… нет привычного круга людей, – сказал он, будто заставляя себя произносить слова. – Там нет почты как таковой. Я… надеюсь, что анонимщик воспользуется электронными средствами.

– И что нам это даст? – пожала плечами Вероника.

– Электронный след. Если этот человек так хорош в подбрасывании физических писем, то, возможно, в сетевой конспирации у него дела обстоят хуже. А он не сможет выдержать так долго без писем. Он не даст Брюнхильде отдохнуть. Маньяк должен снова и снова совершать маниакальные действия, в этом его слабость.

Раздался звуковой сигнал, после чего вежливый голос сначала произнес что-то на испанском, потом продублировал на английском. Вероника с грехом пополам разобрала, что полет вот-вот начнется, им предлагают отключить все электронные устройства и пристегнуть ремни.

Проверив мобильник, который так и не успела включить после предыдущего рейса, Вероника вновь посмотрела на Тимофея.

– Но у тебя ведь еще и что-то личное?

– Ты о чем? – нахмурился тот.

– Об Антарктиде. Когда речь зашла о ней, ты стал совсем другим.

Тимофей опять стал совсем другим. Он нервно поерзал на своем месте.

– Мне кажется, что это место подходит для меня.

Мимо прошла стюардесса, проверяя, все ли пристегнуты. Вероника вздохнула. И мысленно задала себе вопрос: «А я-то что тут делаю?..»

27

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

По воскресеньям Тим помогал Габриэле делать домашнее задание по математике. Он помогал ей и в другие дни, и не только с математикой. Как правило – прямо перед уроками, просто позволяя списать домашку, но об этом родителям знать было не нужно. А воскресенье – официально утвержденный день.

В одиннадцать часов Габриэла, как всегда, позвонила Тиму – сказать, что скоро придет. Его телефон не отвечал.

Странно, конечно, но ладно. До его дома на велике – десять минут, она быстрее доедет, чем дозвонится… Скоро Габриэла уже давила кнопку дверного звонка.

Тишина. Она позвонила еще несколько раз, в последний – уже совсем не вежливо. Внутри дома послушно раздавались трели, но сам дом молчал. Странно… Габриэла только сейчас заметила, что автомобиля фрау Бурлакофф, аккуратного красного «фиата», на парковке тоже нет.

Из соседнего коттеджа вышла на крыльцо пожилая фрау Зейдлиц.

– Здравствуйте, фрау Зейдлиц, – прокричала Габриэла.

Соседка Тимофея была глуховата и частенько забывала надеть слуховой аппарат.

Но в этот раз повезло: фрау Зейдлиц ее услышала. Кивнула и направилась к ней. Скрипучим старческим голосом проговорила:

– Здравствуй, девочка. Несчастье у них. Штефан умер.

В школу Тим не пришел ни в понедельник, ни во вторник. Телефон его по-прежнему молчал. И навещать Тима мама Габриэле запретила.

– У людей горе, – строго сказала она, – им только тебя не хватало! Мальчик, наверное, неважно себя чувствует. Когда придет в школу, тогда и придет. Не лезь.