Холодный бриз

Больше ничего экстраординарного за эти дни не произошло. Михаил, несмотря на давешнее обещание, приходил только один раз, дня три назад, да и то ненадолго. Одобрительно покачивая головой, — вижу, Юрий Анатольевич, вы времени зря не теряли, очень хорошо! — просмотрел уже исписанные листы, убрал их в свою папку и ушел, осведомившись на прощание, нет ли каких-либо пожеланий или просьб. 'Сержант Верочка', хоть и исправно приносила завтрак, обед и ужин (к последнему, как выяснилось, полагалась бутылка коньяка и пачка 'Герцеговины'), держалась по-прежнему строго-официально, не позволяя ни малейшего намека на более близкое, читай — 'человеческое', общение. Чем частенько напоминала Юрию классическую фразу из любого американского боевика: 'ничего личного, просто бизнес'. На дармовой коньяк подполковник особо не налегал, сразу же установив для себя норму грамм в сто-сто пятьдесят, да и то перед сном; куревом тоже старался не злоупотреблять — психологическое напряжение первых после переноса дней схлынуло, и курить хотелось уже меньше, что не могло не радовать.

Снова майор появился только вчера после обеда. Зашел, вежливо поздоровавшись, минут десять говорил, в общем-то, ни о чем, незаметно, как ему казалось, поглядывая на наручные часы, и вскоре убрался восвояси, унося с собой как чистые, так и исписанные подполковником листы. Предупредив перед уходом, что завтра с ним, очень может быть, захочет встретиться Сам, и потому стоит получше выспаться и отдохнуть. Никаких вопросов Крамарчук ему не задавал — за неимением оных. Да и не испытывал он, честно говоря, особого желания что-либо спрашивать, смутно подозревая, что и майор ощущает нечто подобное относительно необходимости на них отвечать. Михаил вообще был какой-то, используя привычный для подполковника сленг, 'вздрюченный' — то ли по каким-то своим делам, то ли в связи с предстоящей встречей, — и Юрий счел за лучшее ни в какие подробности не углубляться. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь. И лучше высыпаешься. Последнее — в том смысле, что на лесоповале поднимают рано…

С этой исполненной глубочайшего оптимизма мыслью он и отправился спать, подсознательно надеясь, что эта ночь не окажется его последней ночью, проведенной в комфортабельных условиях, с трехразовым питанием, хорошими папиросами и коньяком под рукой. Реакции Сталина он представить себе не мог. В смысле, не мог представить реакции реального Иосифа Виссарионовича, а не того гротескного персонажа из анекдотов и обличительных публикаций конца восьмидесятых — начала девяностых годов. Да, Берия ему поверил — но поверит ли Сам? Посчитает ли 'отец всех народов', что изложенные неким подполковником несуществующей армии (эту, впервые произнесенную лейтенантом Качановым, словоформу он, едва ли не против воли, очень хорошо запомнил) сведения стоят его высочайшего внимания и, главное, доверия? Если посчитает — хорошо, а если нет? Тогда и думать нечего. Вон, окно открыто, решеток нет, третий, а по меркам конца века, почти четвертый, этаж. В любом случае, убьется. Хотя, если разговор с Вождем пойдет 'не туда', до окна его уже не допустят. Факт…

Подполковник встал с кровати, натянул галифе и, нашарив на столе папиросы, подошел к окну. Пожалуй, уснуть уже не удастся, разве что под утро. Юрий с досадой поглядел на пустой стол — ну и на хрена Миша забрал с собой всю бумагу? Сейчас бы сесть да поработать, отгоняя дурные мысли, часиков до четырех. Глядишь, еще чего полезно б вспомнил. Хотя, что уж тут, если честно, вспоминать — выложился он за эти дни на все сто, припомнив всё, что знал, от тактики действий германских войск до необходимости отрывать траншеи полного профиля вместо ячеек и замены 'смертных' медальонов на обязательные индивидуальные жетоны. Писать больше, по сути, было не о чем.

Вздохнув, подполковник закурил, присев на широкий, не чета нынешним, подоконник. За распахнутым окном спала столица огромной страны; страны, еще не испытавшей ни тьмы светомаскировки сороковых, ни круглосуточного неонового бреда девяностых. Москвичи еще не знали, что их ждет через неполный год — как не знали этого ленинградцы, киевляне и одесситы. Вот только… ждет ли? Или ему все же будет позволено что-то изменить? Нет, даже не Сталиным, а самой Судьбой, с неведомой целью забросившей его в эти далекие годы. Юрий с неожиданной остротой почувствовал свое одиночество и чуждость для этого времени. Кто он здесь? Просто потерявшийся во времени нежданный гость, против своей воли заброшенный в далекое прошлое…

В дверь негромко постучали. Подполковник дернулся, было, однако тут же и успокоился: если бы что-то изменилось, и пришли за ним, стучать бы по-любому не стали. Хотя Миша вчера и вправду был какой-то… не такой. Не из-за него ли? Да нет, вряд ли… нет, точно, не из-за него.

— Войдите, — разрешил Юрий, зажигая настольную лампу.