Холодный дом

Они справляются в нескольких домах о мальчике, которого зовут Джо. В «Одиноком Томе» лишь немногих знают по имени, данном при крещении, поэтому мистера Снегсби спрашивают, кто ему, собственно, нужен – Рыжий или Полковник, Виселица, Малец-Резец или Песий нос, Долговязый или Кирпич. Мистер Снегсби то и дело сызнова описывает наружность Джо. Мнения расходятся насчет того, кто же оригинал этого портрета. Одни думают, что это, наверное, Рыжий; другие – что не кто иной, как Кирпич. Приводят Полковника, но он ничуть не похож на того, кого ищут. Всякий раз, как мистер Снегсби и его проводники останавливаются, толпа окружает их со всех сторон, и из ее темных недр на мистера Баккета сыплются вкрадчивые советы. Всякий раз, как путники трогаются дальше, в толпу яростно врывается резкий свет их фонариков, и она исчезает, потом снова мечется вокруг них в проходах, развалинах и за стенами.

Наконец отыскивают какую-то лачугу, в которой обычно ночует подросток по прозвищу Тупица, или Тупой малец, и тогда возникает надежда, что Тупица и Джо – одно лицо. К этому выводу приходят, сопоставив приметы, указанные мистером Снегсби, и сведения, полученные от хозяйки дома – бабы с головой, обмотанной черными тряпками, и с лицом пропойцы, которая выскочила из вороха лохмотьев, сваленных на полу какой-то собачьей конуры, служащей ей спальней. Тупица ушел к доктору за склянкой лекарства для больной женщины, но скоро вернется.

– А здесь нынче кто ночует? – спрашивает мистер Баккет, открыв другую дверь и освещая соседнюю каморку своим фонариком. – Двое пьяных мужчин, а? И две женщины? Мужчины в хорошем виде! – говорит он, подойдя к спящим, и у каждого отводит руку от лица, чтобы получше рассмотреть его. – Это ваши хозяева, сестрицы?

– Да, сэр, – отвечает одна из женщин. – Наши мужья.

– Кирпичники?

– Да, сэр.

– Что вы тут делаете? Вы не лондонские жители.

– Нет, сэр. Мы из Хэртфордшира.

– Из какой именно местности в Хэртфордшире?

– Из Сент-Олбенса.

– Пешком приплелись?

– Пришли вчера. Там без работы сидели, а здесь тоже ничего путного не выходит, да, должно быть, и не выйдет.

– А таким способом ничего путного и не добьешься, – говорит мистер Баккет, поворачиваясь в сторону бесчувственных фигур на полу.

– Вот именно ничего, – со вздохом отвечает женщина. – Нам с Дженни это куда как хорошо известно.

Каморка фута на два, на три выше двери, и все-таки она так низка, что если бы самый высокий из посетителей выпрямился во весь рост, он уперся бы головой в закопченный потолок. Все здесь оскорбляет органы чувств; в затхлом воздухе даже толстая свеча горит каким-то бледным, болезненным пламенем. В каморке стоят две скамьи, и еще одна, повыше, заменяет стол. Мужчины спят там, где повалились на пол, а женщины сели поближе к свече. Женщина, отвечавшая на вопросы, держит на руках грудного ребенка.

– Сколько ему времени, этому крошке? – спрашивает Баккет. – На вид кажется, будто родился он только вчера.

Он говорит с женщиной довольно мягким тоном и осторожно направляет на ребенка свет своего фонарика, а мистеру Снегсби почему-то вспоминается другое дитя, окруженное сиянием, – дитя, которое он видел только на картинах.

– Ему еще трех недель нету, сэр, – отвечает женщина.

– Это ваш ребенок?

– Мой.

Другая женщина стояла, наклонившись над спящим младенцем, когда путники входили; теперь она нагибается снова и целует его.

– А вы, должно быть, любите его, как родная мать, – говорит ей мистер Банкет.

– Я сама была матерью, хозяин; был и у меня такой же ребеночек, да помер.

– Эх, Дженни, Дженни! – говорит ей другая женщина. – Оно и лучше так. Лучше вспоминать о мертвом, чем думать о живом, Дженни! Куда лучше!

– Надеюсь, вы не настолько бессердечная женщина, – строго внушает мистер Баккет, – чтобы желать смерти своему собственному ребенку!

– Бог свидетель, конечно нет, хозяин, – отвечает она. – Я не бессердечная. Я не хуже любой нарядной леди отдала бы за него жизнь, кабы это было возможно.

– Ну, значит, и не говорите таких глупостей, – поучает ее мистер Баккет, снова смягчаясь. – Зачем это?

– Мне эти мысли в голову лезут, хозяин, когда ребенок вот так лежит у меня на коленях, а я на него смотрю, – говорит женщина, и глаза ее наполняются слезами. – Случись ему не проснуться больше, вы скажете, что я с ума сошла, так я буду по нем убиваться. Это я хорошо знаю. Я была при Дженни, когда у нее ребенок помер, – ведь правда, Дженни? – и помню, как она горевала. Но оглянитесь кругом, посмотрите на эту лачугу. Поглядите на них! – Она взглянула в сторону спящих на полу мужчин. – Поглядите на мальчишку, которого вы дожидаетесь, – того, что пошел за лекарством для меня! Вспомните, каких ребят вы то и дело встречаете по своей работе и какими они вырастают у вас на глазах!

– Ладно, ладно, – говорит мистер Баккет, – воспитайте его порядочным человеком, – увидите, что он будет вас утешать и покоить в старости; так-то.