Мне не очень нравится теория, что вампиризм – это болезнь. Дескать, вампиры не могут не нападать, не могут обойтись без убийств и жестокости, и они почти не могут себя контролировать, ведь они больны и это не их вина. Мне не нравится и другая теория, которую принять еще проще: в наших близких вселились демоны и заставляют их совершать ужасные вещи. И опять-таки это не их вина, но теперь у нас есть право уничтожать их. Но третий вариант – теория, что в нас изначально есть что-то чудовищное, способное вырваться на свободу – хуже всего. Что, если это по-прежнему мы, только одержимые безумным голодом? Мы с парой случайных убийств на совести. Что, если человечество несется вниз с крутого холма на велосипеде с неисправными тормозами? Человечество, освобожденное от необходимости отвечать за свои поступки и наделенное чудовищной силой. Человечество, избавившееся от всего человеческого…
Итак, дорогие читатели, ответ, который я дам вам завтра, не будет научным. Но я надеюсь, что смогу понять, что происходит, когда мы становимся вампирами: в нас вторгается что-то извне или, наоборот, что-то выходит наружу?
Глава 39
Тана вышла из зала, протиснувшись мимо стражей
Прохладный воздух коснулся ее кожи.
Перл. Она должна найти сестру, но если та увидит ее сейчас, то закричит и будет кричать не переставая.
Кровь такая липкая…
Габриэль не окликнул ее, не двинулся с места. Но ведь она сначала едва не помешала свершиться его мести, а потом отняла ее. Может быть, он рад, что она ушла…
Тана шла по улицам Холодного города и ничего не чувствовала. «
Дорогу найти было нетрудно, даже в ее состоянии. Прохожие охотно подсказывали, куда идти, и никто не обращал внимания на ее окровавленные лицо и руки. Это безразличие казалось чудовищным, но далеко не таким, как та легкость, с которой она вонзила нож в сердце вампира, молившего о пощаде.
Наконец, она нашла церковь с витражами, закрашенными черной краской. Стробоскопы подсвечивали стеклянный купол. Дверь, оклеенная постерами, была выкрашена той же черной краской, что и окна. Внутри гремела музыка, несколько человек сидели на ступеньках, курили и разговаривали. Девушка с зелеными дредами держала видеокамеру и брала интервью у седой женщины с горящими красными глазами. Тана с некоторым удивлением узнала в ней пожилую даму из «Последнего приюта».
Привратник убрал бархатный шнур и пропустил Тану в обход небольшой очереди желающих заплатить за вход. Он даже не проверил ее пульс. Вероятно, для тех, чья одежда была украшена потеками синевато-красной крови, действовали другие правила.
Наконец она оказалась внутри, среди танцующей толпы. Музыка пульсировала в воздухе, и зал был заполнен извивающимися телами. Парни и девушки танцевали в клетках, поднимающихся вверх и внезапно падающих вниз, так что дух захватывало. А надо всем этим висели камеры, такие же, какие она видела на Площади самоубийц, или как те, которыми был набит дом Люсьена Моро. Они наблюдали за всем безжалостными объективами и транслировали происходящее в прямом эфире.
Вдоль стены был устроен бар, там из медных перегонных кубов разливали алкоголь. По углам курили косяки, передавая их друг другу, и тяжелый запах гашиша смешивался с вонью гниения.
В одном углу стояла старая кабинка-исповедальня, и люди толпились в очереди, чтобы поведать перед установленной там видеокамерой о своих грехах. Среди них была девушка, по щекам которой текли слезы. За ее спиной на танцполе прыгали, кружились и тряслись люди. Огромный Вечный бал казался Тане странно знакомым, она видела его на экранах компьютеров, на постерах в школьных шкафчиках. И теперь, оказавшись в этой толпе, она не могла отделаться от ощущения, что находится на съемках фильма.
Тана подозревала, что Перл в восторге.