Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Наши новые охранники в Мюльхаузене – уже не эсэсовцы с пистолетами-пулеметами, а молчаливые, мрачные пожилые солдаты территориальной армии Вермахта в застиранных униформах болотного цвета. Никакого отдыха: немцы же не устали. А до нас им дела нет. С каждым шагом деревянные башмаки впиваются в натертые до крови ноги; грубая кожа по краям режет, словно ножом, горящие щиколотки.

– Los! … Los! … Bewegung! … – Быстро! Быстро! Шевелитесь!

Нас гонят палками, подталкивая вперед. В конце процессии кто-то скулит, словно раненое животное, потом раздается крик, который переходит в стон… Один из нас остановился, чтобы снять рабочие башмаки, полные крови, и его до полусмерти избили прикладом винтовки. Все обессилели. Кажется, этот изнурительный поход не закончится никогда.

Мы проходим пару лагерей по разным сторонам дороги, соединяющей деревни между собой. Все они одинаковые. Зеленые круглые палатки, сторожевая вышка с пулеметами и караульными, бараки за колючей проволокой, еле передвигающие ноги узники, надзиратели с трубками в зубах и надо всем этим – силезское небо, по которому носятся туда-сюда облака, тоже везде одинаковые.

Дорога поворачивает на холм, заросший густым лесом. Люди в полосатых робах копошатся на вершине, примерно в тридцати-сорока метрах над нами. Такие же, как мы, узники. Кирками и лопатами они копают желтую глину на холме. Грузят тяжелые комья из канав в «японки» – железные вагонетки, похожие на тестомесильные бадьи. Другие подхватывают вагонетки и сталкивают вниз. У них в руках железные пруты, чтобы убирать с дороги камни. Слева, на вершине другого холма, уже знакомые нам зеленые палатки. Над ними возвышается караульная вышка с охранником при пулемете. Вагонетки протестующе скрежещут, где-то, невидимая нам, работает бетономешалка. Опять эти крики:

– Быстро! Шевелитесь! Живо!

Кажется, мы на месте.

Глава шестая

Муниципалитет, на территории которого находится лагерь, называется Эйле. Это живописное местечко в Нижней Силезии; несмотря на наличие здесь угольных шахт, высоко в горах располагаются также санатории. Некогда больные со слабым сердцем прятались в них от летней жары. В сезон здесь обычно прохладно, и караваны облаков закрывают землю от палящего солнца. Если вы одеты по погоде, у вас есть имя, деньги, сигареты и газеты, то побыть гостем в санатории – очень даже неплохо.

Мы узнали это от первых резидентов лагеря, который до сих пор строится; мы – третья партия, прибывшая сюда. Пока нас всего несколько сот человек. Девяносто процентов – греки, остальные голландцы, французы и поляки. Есть несколько человек из Будапешта. Естественно, все евреи.

Зарождающаяся иерархия лагеря формировалась по национальному принципу. Старшина – невысокий худой французский еврей. У него есть имя – Макс, и, по слухам, он владел в Париже ночным клубом с безупречно плохой репутацией. Он – всемогущий повелитель, злобный, беспощадный, вездесущий хозяин. Его дубинки боятся не меньше, чем хлыста и револьвера эсэсовского шарфюрера или коменданта лагеря.

Михель, лагерный писарь, из Амстердама. Работы в лагере ведут три компании. Вальденбурское отделение Georg Urban AG роет землю, Kemna AG бурит туннели, а Baugesellschaft строит бараки для будущего поселка узников. Вся лагерная аристократия состоит из трех капо компаний, их заместителей и старшин блоков, Blockalteste. Естественно, помимо старшины лагеря – верховного капо – и лагерного писаря. Кухни нет, поэтому нет и кухонной аристократии. Высокопоставленные «медики» также пока отсутствуют. Суп привозят в котлах-термосах на грузовиках неизвестно откуда.

Наше прибытие особой суеты не вызывает. Рабочие с вершины холма бросают на нас мимолетные равнодушные взгляды. Тощий старшина лагеря получает список от главного охранника, сопровождающего колонну. Зачитывает вслух номера. Палатки ждут нас на холме, пустые, только отстроенные. Впервые я вижу их так близко. Палатки круглые, из фанеры. Внутри каждой по периметру круглого участка земли, похожего на цирковую арену, – голый деревянный пол. Все палатки одного размера и поделены на двадцать четыре остроугольных треугольника. Каждый ровно такой величины, чтобы на нем мог кое-как разместиться очень худой человек. Тем не менее «жильцы» упакованы как сардины в банках, потому что в каждую палатку заталкивают по тридцать узников. Спокойно отдохнуть точно будет невозможно.

Мы приносим опилки – на них нам предстоит спать. В лагерях смерти опилки заменяют солому. Нигде я не видел ни соломинки. На этой бесплодной, глинистой, засоленной земле солома ценится высоко – это корм для скота. Нам выдают по два тюка опилок на палатку: только-только чтобы присыпать пол из влажных досок. Тонкие синтетические одеяла укладываются на наши примитивные спальные места, и тотчас же мы – впервые! – слышим страшное слово, от которого наши сердца впоследствии будут стремительно подскакивать к горлу:

– Appel! – Перекличка!