Холодный огонь

— Конечно, конечно. Я все думаю, к кому лучше обратиться.

Сперва он даже не понял, о чем она говорит. Потом вспомнил, что сам просил Кристин познакомить его с кем-нибудь из подруг.

— Замечательно. Я сейчас вернусь, и мы поговорим.

Он усадил Холли на место в семнадцатом ряду и опустился рядом.

По правую руку от Холли тихо похрапывала старая леди, круглая, как бочонок, с мелкими, подкрашенными синим кудряшками. Очки в золотой оправе на цепочке из бусин, свесившиеся на почтенный бюст, и цветы на платье вздымались и опадали в такт ее ровному дыханию.

Холли наклонилась к нему и, стараясь, чтобы ее не услышали пассажиры, сидящие через проход, заговорила с убежденностью беспристрастного политического оратора:

— Вы не можете допустить, чтобы эти люди умерли.

— Мы это уже обсудили, — сурово ответил он, уловив ее тихий шепот.

— Вы отвечаете за…

— Я всего лишь человек!

— Да, но особенный.

— Я не Бог, — горестно сказал Джим.

— Поговорите с командиром.

— До чего же вы упрямы.

— Предупредите его.

— Он мне не поверит.

— Тогда скажите пассажирам.

— Они не смогут перейти сюда, на всех не хватит места.

Его нежелание действовать привело ее в ярость. Глядя ему прямо в глаза так, чтобы он не мог отвернуться, Холли взяла Джима за руку и больно сжала.

— Черт возьми, ведь могут же они что-то сделать, чтобы спастись.

— Ничего. Будет паника.

— Если вы можете их спасти и сидите сложа руки… это убийство, — произнесла она яростным шепотом, сверкнув глазами.

Обвинение обрушилось на него как страшный удар молота, и в первый миг он даже задохнулся. Потом заговорил, с трудом произнося слова:

— Я ненавижу смерть, ненавижу, когда люди умирают. Я хочу их спасти. Хочу, чтобы никто не страдал, но не могу сделать больше того, что в моих силах.

— Это убийство, — повторила Холли. Ее слова были чудовищно несправедливы. Она хочет взвалить на него ответственность за всех пассажиров. Спасти Дубровеков — значит, совершить два чуда, два обреченных на смерть человека останутся в живых.

Но два чуда — слишком мало для Холли, которая не знает, что его возможности небезграничны. Она жаждет большего: три, четыре, пять, десять, сотню чудес. Джим чувствовал, как давит на него огромный груз непосильной ответственности, как будто вес проклятого самолета обрушился на плечи, расплющивая его о землю. Она не имеет права его обвинять, это нечестно. Если уж кого и обвинять, то самого Господа, чья непостижимая воля предопределила эту авиакатастрофу.

— Убийство, — пальцы Холли еще сильнее впились в его руку.

Джим физически ощущал исходивший от нее гнев, словно чувствовал жар солнечных лучей, отраженных от металлической поверхности. Отраженных. Внезапно он понял: этот поразительно точный образ не случаен. Он появился из описанных Фрейдом глубин подсознания. Гнев Холли, вызванный его нежеланием спасти всех пассажиров, не сильнее его ярости от собственного бессилия. Ее чувства — отражение его собственных.

— Убийство, — еще раз повторила она, очевидно, сознавая, что обвинение задело его за живое. Джим глядел в ее красивые глаза, и ему хотелось ударить ее прямо в лицо, изо всех сил, так, чтобы она потеряла сознание и он не слышал из ее уст своих собственных мыслей. Она слишком проницательна. Джим ненавидел ее за эту правоту.

Но вместо того чтобы ее ударить, он поднялся со своего места.

— Куда вы? — требовательно окликнула его Холли.

— Поговорить со стюардессой.

— О чем?

— Можете радоваться. Вы победили.

Джим направился в хвост самолета, бросая взгляды на пассажиров и холодея при мысли о том, что скоро многие из них погибнут.

Отчаяние усиливало воображение, и он видел сквозь кожу черепа и очертания белых костей, точно пассажиры уже были живыми трупами. Его мутило от страха, но он боялся не за себя, а за этих людей.

Самолет сильно тряхнуло, словно он угодил в выбоину на воздушной дороге. Джим ухватился за спинку сиденья, чтобы не упасть. Нет, это пока еще не тот удар, которого он ждет.

Стюардессы и стюарды готовили подносы с завтраком в служебном отсеке. Среди них были люди самого разного возраста: некоторым было по двадцать, а большинству уже за пятьдесят.

Джим подошел к самой старшей из них. Надпись на ее униформе сообщила, что стюардессу зовут Ивлин.

— Мне нужно поговорить с командиром. — Хотя до ближайших пассажиров было довольно далеко, Джим старался говорить тихим голосом.

Если Ивлин и удивилась, услышав его просьбу, она этого никак не показала. На ее лице появилась натренированная улыбка:

— Прошу прощения, но это невозможно. Если вы скажете, в чем дело, я уверена, что смогу вам помочь.

— Послушайте, я был в туалете и услышал подозрительный шум, — солгал он. — Что-то неладно с двигателем.

Улыбка стюардессы стала шире, но в ней чувствовалась натянутость. Тон ее голоса изменился, точно она переключилась на режим успокоения чересчур нервных пассажиров.

— Видите ли, это совершенно нормальное явление. Во время полета звук двигателей может варьироваться в зависимости от изменения скорости.

— Я это знаю.

Он постарался придать своему голосу уверенность и рассудительность: необходимо, чтобы она его выслушала.