Холодный туман

— Как только начинается схватка, я зверею. Вначале ничего и никого перед собой не вижу, кроме вмиг постаревшего капитана Строгова, обреченной походкой идущего к своей лошаденке. И его глаза. И слышу его сдавленный спазмой голос: «Не надо меня провожать…» Скажи, Денисио, как же можно после этого не озвереть?.. Я еще иногда вижу счастливое, просветленное радостью лицо Валерия Строгова: завтра он встретится с отцом, которого не видел с начала войны… Завтра…

Денисио понимал Миколу Череду, очень хорошо понимал. Но поймал также и то, что когда летчик перестает быть — хотя бы минимально — хладнокровным бойцом, это грозит бедой.

Когда Денисио однажды завел об этом с Миколой разговор, тот сказал, как отрезал:

— Плевать я на все хотел! Слышишь? Плевать я хотел на вашу хладнокровность и осторожность. До конца войны остались считанные дни, и за эти дни я должен…

Он не договорил, махнул рукой.

…Докурив папиросу, Микола Череда сказал:

— За Одером мы их окончательно прикончим. Поэтому драться приказываю так, как положено летчикам, добравшимся до берегов этой грязной реки. По самолетам!

Денисио оставался на земле: вчера в драке с «мессером» его «Як» был изрешечен пулеметными очередями, и техникам пришлось латать машину «с ног, как они сказали, до головы».

Денисио ходил по летному полю, пристально вглядываясь в затуманенный дымом от взрывов бомб горизонт, прислушивался к небу. Прошло уже почти сорок минут, как Микола увел эскадрилью, но пока никто еще не возвращался. Поглядывая на часы, Денисио говорил самому себе: «Сейчас начнут прилетать».

И вдруг увидал стремглав бегущего к нему от КП дежурного радиста, что-то орущего во весь голос. Слов его было не разобрать, но Денисио понимал: случилось, конечно, что-то необычное. Поспешив навстречу радисту, он спросил:

— Что там такое?

— Ой, товарищ капитан, ой, товарищ капитан, — захлебываясь словами, кричал радист так, будто Денисио находился от него по крайней мере за полкилометра. — Да это ж вот как здорово, товарищ капитан, вы только взгляните на радиограмму.

Вот, смотрите. «За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, летчику товарищу М. П. Череде присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ему ордена Ленина и медали „Золотая звезда“!» Вы понимаете, как это здорово, товарищ капитан! Разрешите, я буду тут рядом с вами, чтобы, значит, тоже встретить нашего командира. Я ведь первый об этом, узнал, товарищ капитан, первый, а?

И вот эскадрилья возвращается. Все? Денисио считает самолеты в растянувшемся пеленге. Первые уже заходят на посадку, садятся и быстро отруливают в сторону, освобождая место у «Т» для других машин.

Денисио считает. Все? Нет, одного истребителя нет. Наверное, поотстал. С минуты на минуту появится. Кто? Ну, конечно, нет пока Миколы Череды. Он всегда так: пока не проводит всю эскадрилью, летает позади всех, наблюдая за каждым самолетом.

Приземлился последний истребитель. Миколы пока нет. Денисио все чаще поглядывает на часы. А тревога уже непрошеной, злой гостьей вползает в душу. Прогнать ее надо, прогнать к чертовой матери, пускай она не шляется там, где ее не ждут. Честное слово, как только Микола прилетит, он, Денисио, скажет ему…

— Денисио!

Он и не заметил, как к нему подошел летчик Заварин. Это он первым произвел посадку, успел уже отрулить на стоянку и придти сюда.

— Денисио…

И голос, и вид убитого горем человека. Вот-вот упадет и больше не встанет. Или начнет в припадке биться о землю.

— Ну, говори, Заварин, — Денисио точно тисками сжимает руку Заварина повыше локтя, но тот ничего не чувствует. — Говори, слышишь! Где комэск?

— Сбили его, Денисио. Страшный был бой. Их по три на каждого из нас. Комэск подрубил сразу двоих, а потом, уже в конце, они срубили его. Подожгли. Прямо над Одером. Мы думали, выпрыгнет. Нет. Так с огнем и дымом и упал. Прямо в Одер. Мы еще долго дрались, а потом кружились над тем местом, где он упал. И каждый из нас дал по три очереди. На прощанье…

ЭПИЛОГ

Командир эскадрильи майор Алексей Денисов стоял на краю летного поля, смотрел на угасающую вечернюю зарю и вслушивался в тишину.

К ней трудно было привыкнуть. Она все время казалась обманчивой; сейчас вот все как будто замерло, нигде ни звука, но разве можно этому поверить? Не пройдет и минуты, как где-то рядом что-то взорвется, загрохочет, над головой взревут моторы и захлебнется очередью пулемет.

Прошел уже месяц, как отгремели салютные залпы, война ушла со всех дорог, но и в это верилось с трудом. Разве может так быть, чтобы проходил час за часом и никто не крикнул: «По самолетам!», никто не повторил слова Миколы Череды: «Тебе мало места на земле, сволочь?! Мало, да, волчье рыло?!»