Холодный туман

Топольков невольно улыбнулся и теперь взглянул на пулеметчиков. Взглянул и поразился: и Хаджи, и Мельников с такой пристальностью, с таким напряжением всматривались вперед, что не вызывало никакого сомнения — они ни на секунду не забывали об опасности, они наверняка все время думали о том, что в первые же минуты боя, который вот-вот должен разгореться, жизнь каждого из них может тут же оборваться, оборваться внезапно, и вряд ли от них много чего зависит, потому что они такие же смертные, как и все, а погибнет, конечно, очень и очень много людей, тут уж сомневаться не приходится. Такие потому ли они, подумал лейтенант Топольков, говорят о чем угодно, только не о предстоящем бое, чтобы в эти последние минуты как бы отгородиться от мысли о гибели, заранее не расслабиться, что помешает каждому из них выполнить свой последний долг.

— А ты кедровые орехи ел? — спросил Мельников.

— Фундук?

— Сам ты фундук! Кедр — дерево такое…

— Тихо! — вдруг сказал лейтенант Топольков.

Хаджи и Мельников враз примолкли. Вначале как будто ничего не уловили, ничего как будто вокруг не изменилось. Также дремала река, также крутом стояла тишина, и высоко, очень высоко плыли по небу облака. И все же вплелось в это мирное течение жизни что-то беспокойное, тревожное, настораживающее. Как предчувствие чего-то нехорошего. Примолкли, вслушиваясь в рассвет, не только лейтенант Топольков, сибиряк Мельников и таджик Хаджи, примолкли и насторожились сотни людей, затаились в вырытых траншеях, окопах, щелях, до рези в глазах вглядываясь в еще плохо просматриваемую сторону, откуда ожидали немцев.

И они появились.

Вначале тот еле уловимый рокот, который донесся будто из-под земли, громким рыканьем раскатился по всей округе, оглушая и заставляя бешено забиться сердце, потом медленно, как на учебных маневрах, без всякой опаски, там и сям показались танки, показались в тот миг, когда выплыло из-за горизонта солнце и, бросив на металл свои лучи, зажгло на башнях прыгающие, словно мечущиеся от неописуемой радости, пляшущие огоньки.

На танках сидели немецкие солдаты, бежали они и рядом с машинами, бежали молча — ни одного выстрела, ни одного вскрика, только все увеличивающийся гул моторов, разорвавший тишину и теперь не умолкающий ни на минуту.

— Приготовить противотанковые гранаты и бутылки с горючкой! — теперь уже во весь голос крикнул лейтенант Топольков.

Его команду повторили десятки голосов, и было видно, как зашевелились в окопах и в отрытых ячейках солдаты, готовясь к бою. Заметив, как изготовились у пулемета Мельников и Хаджи, лейтенант дал команду:

— Без приказа не стрелять. Приготовиться к отсечению пехоты от танков. Передать команду по цепи!

И полетело от края до края траншеи и окопов: «Без приказа не стрелять, приготовиться к отсечению пехоты!»

Может быть, не все этот приказ услыхали, может, не у всех выдержали нервы, но уже через секунду, другую с левого фланга роты лейтенанта Тополькова взахлеб застрочил пулемет, потом другой, и тут же защелкали винтовочные выстрелы. Топольков, увидав, как были скошены десятки немцев, подумал, что они сейчас или остановятся для перегруппировки, или откроют губительный огонь из всех имеющихся у них стволов.

Однако не случилось ни того, ни другого. Будто ничего и не произошло, будто не мертвыми упали десятки их солдат, а прилегли отдохнуть, немцы продолжали молча продвигаться вперед, и все это со стороны казалось нереальным, все это действовало на психику людей значительно сильнее, чем если бы немцы тоже открыли огонь. Так, по крайней мере, думал лейтенант Топольков, и он был не далек от истины.

В коротком промежутке между захлебывающимся лаем пулеметов и винтовочными выстрелами он услыхал изменившийся до неузнаваемости голос солдата Мельникова:

— Ах, суки, в психическую идут. Как в «Чапаеве».

Лейтенанту Тополькову не пришлось подавать команду открывать огонь: и без нее уже по все линии обороны вовсю строчили пулеметы, в ход пошли винтовки, а кто-то, словно пробуя — далеко швырнул ручную противопехотную гранату, взрыва которой немцы, пожалуй, даже не заметили.

— Смех да и только, — сказал Мельников. — Дурья башка.

И в это время полковник Строгов сказал стоявшему рядом с ним капитану Травину:

— Пора, Дмитрий. Алексеевич.

— Да, пора, — согласился капитан.

Они оба находились при артбатареях, правильно полагая, что именно здесь должна быть главная точка обороны, именно здесь будет решаться судьба батальона.

Обе артиллерийские батареи располагались неподалеку одна от другой, почти рядом, хотя Константин Константинович считал более благоразумным рассредоточить орудия так, чтобы избежать больших потерь от прицельного огня противника. Но когда он еще раньше сказал об этом командирам батарей, один из них ответил, хмуро улыбаясь:

— Это же только одно название, товарищ полковник, — батареи. У обоих — и половины нету стольких стволов, сколько должна иметь каждая. И уж лучше будет нанести по немцам один хороший удар из всех орудий, чем два плевых из разных мест.