Холодный ветер в августе

Он засмеялся и закрыл за собой дверь. Шторы в ее спальне все еще были задернуты, постель осталась неубранной. Вито упал на постель лицом вниз, широко разбросав руки. Подушка хранила едва уловимый запах ее духов. Ну, парень, сказал он себе, зарываясь лицом в подушку, как же тебе хорошо!

Завернувшись в большое банное полотенце, Айрис расслабленно сидела перед зеркалом. Рассеянно завернула веко на одном глазу пальцем, тупо глядя на свое странное циклопическое отражение, а затем вновь уронила руки на колени. Это лицо, подумала она отрешенно, принадлежит тому, кто не очень-то ее интересует. Одинокое, опустошенное лицо, как дом в воскресенье.

Господи! — подумала она. Сбросила полотенце и снова шагнула в ванну. Вода все еще была нежной и теплой, и она закрыла глаза. А-а-а! Она почти ощутила все заново, остро, мучительно. Конечно, это было только эхо, отзвук, но отзвук, точный до мельчайших подробностей. Она напряглась и застонала. Его имя непроизвольно сорвалось с ее губ. Ей хотелось позвать его, но она остановилась.

Это бесполезно. Он не сможет это еще раз не так скоро. Может быть, если она… Но нет. Это едва ли получится.

И, помимо прочего, ей хотелось побыть одной. Было что-то такое, что-то, что она забыла, что-то, что она хотела вспомнить. Она должна написать матери. Образ матери проплыл у нее перед глазами — маленькой, слабой, укутанной в многочисленные одежды, слишком накрахмаленные и хрустящие, укрывающие — ну что они могли укрывать? — стыдливое, нежное тело. Увядшее, белое, разрушающееся тело.

Это я, подумала она и содрогнулась. Через двадцать лет. Мне будет пятьдесят. О, мой Бог. А Вито через двадцать лет будет тридцать шесть. Лохматый, сильный, начинающий полнеть, но все еще мощный, свободный. Свободный! Он сидит в кресле, полуотвернувшись от нее — без пиджака, в белой крахмальной рубашке, пьет, курит, смеется. И говорит: — Увидимся, малышка. Поднимается — высокий, беззаботный, состоятельный человек, надевает свой пиджак и выходит за дверь. А она остается лежать в сумерках на постели.

О, ей хотелось плакать.

Но слезы не текли.

— Вито, позвала она, Вито!

— Да? — отозвался он, подойдя к двери ванной.

— Ничего. Я просто хотела узнать, все ли у тебя в порядке.

— Конечно. Ты скоро выйдешь? — Его голос был тонким, невозможно юным, но таким полным красок, таким изумительно полным тепла, его личности.

— Да, — ответила она. Она была благодарна за его голос. — Скажи, что ты любишь меня.

Он поколебался.

— Я…

— Нет, давай. Скажи.

— Я люблю тебя.

— О, дружище, — она засмеялась. — Какая декламация! — Она снова чувствовала себя счастливой, возвращенной к жизни, веселой, теплой, беззаботной жизни.

Его голос! Она быстро села в ванне. Теперь она вспомнила то, что не могла припомнить раньше. Черт меня побери! — подумала она про себя.

Когда она ощущала, как он движется внутри ее и наслаждалась этим, но все еще не теряла себя, пока еще нет, все ближе и ближе подходя к этому, хотя эта близость все еще была так далека — тогда неожиданно она услышала его голос — услышала его смех. Боже правый! В ней поднялась волна нежности, а холодность и насмешки ушли, и она обнаружила, что хочет его, хочет, чтобы он глубже вошел в нее, хочет нести его в себе, стремиться к нему, идти ему навстречу, чтобы получить его…

Но почему?

Я не знаю, подумала она. Кажется, это ускользнуло от нее. Наверно, потому, что он такой юный. Потому, что у него такой юный и сладкий запах, как у ребенка. Да? Может быть, и так! Она не была уверена.

Она выбралась из ванны и улыбнулась себе, энергично вытирая волосы полотенцем.

— Эй, — крикнула она, согнувшись почти пополам и вытирая голову, — как ты там?

— Нормально, — ответил он.

— Я через минуту выйду. — Волнуясь, она убыстряла движения. Какая разница — как, почему? Кого это заботит? Может быть, это произойдет еще раз. О, она обожает его. Ей хочется — она громко засмеялась — ей хочется съесть его.

— Скорей, скорей, — произнесла она театрально-слабым голосом, выбежав из ванной. — Держи меня, я умираю. Я умираю. — Она свалилась рядом с ним, и он обнял ее, прижав к груди ее мокрую голову.

Они долго лежали так в полудреме. В конце концов Вито разбудил ее.

— Эй, Айрис, ты не спишь?

— М-м-м.

— Я хочу есть.

— Ты бесчувственный чурбан, — пробормотала она.

— Что?

— Я сказала, что ты бесчувственный чурбан. Что за манера будить человека со словами «эй, я голоден»? Если ты хочешь есть, иди и ешь. Чего ты тут торчишь?

— Ты шутишь?

— Отнюдь. У тебя манеры… испорченного ребенка.

— Что ты имеешь в виду — испорченного ребенка? Что плохого в том, что я хочу есть?

— Ничего. Просто нужно уметь выбрать время, вот и все.

— Я все-таки не понимаю, в чем дело. Выбрать время? Черт, уже почти двенадцать часов, почему… Эй, ты правда сердишься?

Айрис подняла голову и посмотрела на него. Вито нахмурился, глядя на нее с вопросительным выражением, но в его взгляде не было беспокойства.

Она улыбнулась и сжала его голову руками.

— Я просто дразню тебя, — сказала она.