Холодный восточный ветер русской весны

Вопрос, однако, в том, какой национализм и что его уравновешивает, поскольку у национализма есть свои плюсы и свои минусы. Плюсы очевидны: история западных стран, где национализм трактуется весьма положительно (достаточно посмотреть английские, немецкие, французские, испанские словари), показывает, что национализм – мощнейшее орудие внутренней интеграции и внешних побед. Национальная разобщённость и слабое чувство коллективной идентичности – две серьёзнейшие наши проблемы как в исторической, так и в повседневной жизни, из-за этого русские часто проигрывают внешне намного более слабым, но обладающим национальной сплочённостью этно-религиозным, а то и этно-мафиозным группам, которые мощное чувство именно национальной идентичности, растворящей всё остальное, даже религию, превращает по сути в особые корпорации.

Однако, как говорят наши заклятые друзья англосаксы, every acquisition is a loss and every loss is an acquisition («каждое приобретение есть потеря и каждая потеря – приобретение»). Завершённый национализм часто приводит к окостенению, приближая финал развития того или иного народа. Нация завершается – оканчивает своё развитие, останавливается. Не это ли произошло с главными националистами Европы – французами, немцами и поляками? А вот у британцев нашлось нечто существенно ограничивающее национализм, компенсирующее его узкие места, выводящее за его рамки – при сохранении национальной идентичности как высшей ценности (Right or wrong, my country – «Права она или нет, но это моя страна»; этот принцип – залог побед англосаксов). Это нечто – имперскость, одно из лучших средств против жёсткости и крайностей национализма, не позволяющее ему превратиться в этноцентризм. Разумеется, «ненационализм» англосаксов не стоит преувеличивать, и тем не менее разница в этом плане между ними, с одной стороны, и французами, поляками и немцами с другой, очевидна. Эта разница – в отличии имперского национализма от узкоэтнического.

Существует определённая корреляция между незавершённостью русских как нации, с одной стороны, и имперскостью дореволюционной России и квазиимперскостью (протоглобальностью) СССР. И самодержавие, и советский строй тормозили и даже деформировали развитие русской нации. Однако они же не позволяли русским закостенеть в узконациональном восприятии реальности, делали их открытыми миру; правда, часто – слишком открытыми. Другое дело, что последние три сотни лет русские, неся основное бремя имперскости, непропорционально их доле в населении страны были представлены во многих решающих сферах общества.

Действительно, русские тащили на себе основное бремя и Российской империи, и СССР, как правило, не получая за это достойного вознаграждения («победитель не получает ничего»); в верхушке был непропорционально высокий процент нерусских. Однако трагическая ирония истории заключается в том, что вне и без империи русские вообще лишаются исторических шансов. В отличие от Запада, где империя – политическая форма и не более того, в России империя есть социальная форма, и её крушение приводит к разрыву социальной ткани и катастрофе прежде всего для русских. В связи с этим любые попытки квалифицировать имперскость как бремя, которое необходимо сбросить, создав узконациональное русское государство следует рассматривать либо как глупость, либо как сознательное участие в одной из западных (англосаксонских, ватиканских и иных) схем, общий знаменатель которых – «ударим русским национализмом по России».

С учётом всего этого ССД должен строить новую историческую Россию как импероподобное образование, границы которого могут существенно отличаться как от царской России, так и от СССР. Кроме того, у новой исторической России должно быть не только физическое измерение, но и метафизическое – виртуальное. Речь идёт о сетевом русском мире как реализации русского проекта глобализации – единство материального и виртуального. Сетевые формы, великолепно дополняя территориальные, способны развиваться и сами по себе (см. две «академии» из знаменитого пятикнижия А. Азимова). Как знать, возможно Четвёртый Рим как диалектическое единство сетевого глобального русского мира и новой исторической России как макрорегиональной территории начнёт строиться в виртуальной сфере, прорастая из неё как из будущего в материальное настоящее.

По форме новая историческая Россия может быть разной: имперская федерация, империя-паутина, комбинация неоорденских, неоимперских и корпоративных структур – всё это уже историческая конкретика реального властного строительства, реализующегося в виде социальной (классовой, психоисторической, международной и т. п.) борьбы.