Холоп-ополченец. Часть II

Пожарский решительно отказал. Он мог обещать только сохранить полякам жизнь и отпустить их на родину.

Поляки согласились на все.

Пожарский предупредил их, что вывозить или выносить что бы то ни было из Кремля им не разрешается. Довольно они награбили русских сокровищ.

И вот двадцать шестого октября утром, предупреждая штурм, поляки распахнули ворота Кремля, и оттуда выступили оборванные, обессилевшие, но и тут старавшиеся сохранять надменный вид польские ратники.

Ярость клокотала в сердцах русских. Вот они, оскорбители русского народа! И ополченцы, и казаки, столпившиеся у ворот, рвались броситься на них и растерзать собственными руками. Пожарский и другие воеводы с величайшим трудом сдерживали народное негодование.

Под сильным конвоем поляков вывели из Москвы.

VII

Москва опять была русская. Великая радость охватила всех – и ополченцев, и казаков, и ютившихся по слободам москвичей.

Эту радость отравлял отчасти вид тех разрушений и осквернений, которые оставили за собой уходившие поляки. Пожарскому стоило большого труда сдержать свое слово и сохранить жизнь ненавистным ляхам. Неимоверное негодование охватывало всех русских людей, когда они видели, во что превратили ляхи все, что им не удалось истребить огнем. Особенному надругательству подверглись оставшиеся церкви. Это оскорбляло русских, но не могло, конечно, погасить громадную всенародную радость. Поганые, ненавистные ляхи, так унижавшие русских, навсегда изгнаны из столицы Руси.

Безудержное ликование охватывало всех. Всякому хотелось пройтись по Москве, заглянуть в Китай-город, в Кремль, почувствовать, что опять здесь хозяин русский народ и никто не смеет гнать его отсюда, издеваться над ним.

И сейчас же вслед за этой радостью, охватившей все сердца, просыпалось бодрое стремление, не теряя ни минуты, приниматься за излечение глубоких ран, нанесенных подлыми чужеземцами.

Начальники ополчения и казачьего войска оставались пока единственным начальством освобожденной Москвы. Они сразу дали разрешение жителям строиться, где кто хочет.

В один из этих первых радостных дней Михайла встретил у Кремля своих княгининских земляков. Они все были живы, и даже никто не был тяжело ранен. Только у Савёлки был отсечен саблей кончик левого уха, но и то ранку уж совсем затянуло. Они скоро собирались домой, и все эти дни ходили по Москве и все осматривали, что уцелело. Из них один Савёлка жил раньше в Москве, а остальные и не бывали в ней никогда.

Увидев Михайлу, они наперерыв стали ругать ему ляхов.

– Псы поганые! Ведь чего они в Кремле напакостили – кричал Нефёд. – Не то что волокли все, что получше, а чего и взять не могли, поганили, дьяволы! В церкви не войти! Не то что сами там жили, коней ставили! Не было им иных конюшен!

– Тут бы их всех и перевешать! Зря их Пожарский живьем выпустил, – подхватил Савёлка.

– Ну, ладно, – сказал Невежка. – Будет про них. С души воротит! Мы им этого вовек не забудем. А кто их прогнал? Все наш же Козьма Миныч. Кабы не он, не собралось бы ополчение. Может, по сию пору те псы поганые в нашем Кремле сидели бы. А ноне лишь дух их выкурить, чтоб не смердело. Исправим все, дай срок. Краше прежнего Москва наша станет. Ишь дома, что грибы, растут. Смотреть любо.

– Бабы наши, небось, верить не станут, как мы им скажем, – проговорил Лычка, – что в царских дворцах были, все святыни московские обошли. Ляхов больше звания не осталось. Небось, и к нам ноне приказчика ляшского не пришлют. Хоть и крутенек Дрон, а все свой, не еретик бесов.

– Ну, а ты, Михайла? – спросил Невежка. – Пойдешь, что ли, с нами али как?

– Нет, Невежка, отстал я от холопьей доли. И на вас диву даюсь, что вы добром в петлю лезете.

– А как быть-то? – спросил Нефёд. – Чай, добром не пойдем, силой приведут, да еще всыплют горячих.

– Да ведь еще когда поймают, – проговорил Михайла.

– А покуда поймают, – прибавил Лычка, – баб наших выпорют. Тебе-то ништо, бобыль ты. А у нас, поди, семьи.

– Ну, а ты, Савёлка, по тебе, чай, дети не плачут? – сказал Михайла. – Чего тебе-то в петлю лезть? Дрон-то ваш почище Семейки. Да и княгиня круче князя. Поедом вас съедят.

Савёлка развел руками, но не придумал, что ответить.

– Эх, Михайла, проговорил Невежка. Не понять тебе наших делов. Как мы полагали, что про всех воля будет, и мы за Иван Исаичем шли, а как не вышло, что будешь делать? От своего гнезда никуда не уйдешь. Родимая земля, она человека держит. Корень в ей, не оторвешь. Полынь, и та без корня не живет. А ты, бог с тобой, что перекати-поле. Нам с тобой не по пути. Михайла задумался, покачал головой, но спорить больше не стал.