Холст

Это так не вязалось с его видом, что Охлопков остановился в нерешительности, внимательно разглядывая летчика, – уж не шутит ли он. Но взгляд его небесных глаз пробивался сквозь облачную пелену. И дыхание было столь густым и красноречивым, что казалось, сейчас начнет обрастать виноградными гроздьями.

– Пусть лежит, – сказала девочка, – Витька придет и окатит его ведром.

– Ведром? – переспросила Ирма.

– Водой холодной.

Летчик растянул губы, пустил слюну и погрозил девочке пальцем.

Охлопков нагнулся, подхватил его под мышки, заставил встать. Ноги у летчика подгибались, и он висел на руках Охлопкова, как на постромках парашюта.

– Где ключ?

Летчик не отвечал, загадочно улыбаясь.

– Да вон там, в шинели, – сказала девочка, кивая на вешалку.

Охлопков втащил летчика в его комнату и дал ему свалиться на диван.

С фотографии на столе изумленно и радостно смотрела молодая женщина,

– видимо, щелчок фотоаппарата застал ее врасплох. В комнате стоял горьковатый табачный запах. Охлопков закрыл дверь, поставил на место стиральную машину, засунул внутрь вывалившиеся шланги.

– Подай фуражку, – попросил он девочку, но та энергично покрутила головой, так что косички захлестнули ее.

– От нее воняет!

– Может, это запах облаков, – буркнул Охлопков, подбирая фуражку.

– Понюхайте. Псиной!

Но Охлопков не стал проверять, чем она пахнет, положил на пыльную полку над вешалкой.

Когда они вошли в комнату Елесина, девочка объяснила, что дядя Леня всегда так возвращается из командировок. Но иногда его приносят друзья.

– Тоже летчики?

Она кивнула.

– Твой завтрак, – сказала Ирма, внося сковородку, чайник.

– Ну а что ты нарисовала?.. Червяка? – скучно спросил Охлопков, взглядывая на лист бумаги.

– Гусеницу, – хмурясь на “червяка”, ответила девочка.

– На грибе, что ли?

– На ладони.

– Хм, – удивился Охлопков, принимаясь за остывшую яичницу.

Вечером пришел Вик. Был он мрачен, сутулился сильнее обычного, стоял у окна, с какой-то непонятной осторожностью разглядывая улицу. От ужина отказался. Но потом согласился выпить чаю. Охлопков ждал, когда же он заговорит. Сюда он пришел впервые. Как мать? Владимир

Сергеевич? – спрашивал Охлопков. Нравится наша комната? Вик огляделся. Ничего… а по ночам бабка не является? Ирму передернуло.

Брр! типун тебе на язык! Нет, сказал Вик, просто такое ощущение… короче, не того времени, то есть не этого. Охлопков улыбнулся. А

Зимборову аромат того времени нравится. Хорошо еще, что ему не удалось починить радио. Помолчали. Ну а у вас как? название еще не придумали? Вик тряхнул длинными волосами, досадливо поморщился. Это было больное место группы. Они никак не могли договориться о названии. Охлопков предлагал им хороший вариант: Иван Сусанин, – ведь в известном смысле они проводники… Ребята обижались.

– Название, – проговорил Вик. – Кажется, называть больше нечего.

– Что? развалились?

– Пойдем покурим, – уклончиво сказал Вик.

Ирма укоризненно взглянула на Охлопкова, потянувшегося за пачкой.

– У меня есть, – сказал Вик, хлопая себя по карману.

– У него все равно свои есть, – ответил Охлопков на безмолвный укор

Ирмы.

Они вышли на лестничную площадку. Сквозь пыльное стекло виден был центр Глинска за рекой: собор, крепость, телевышка, драмтеатр, дом советов, парк.

– Так что случилось?

– Ничего. Нас просто разгромили, – ответил Вик, задумчиво глядя в пыльное стекло. – Троянский конь попер задом.

В общем, сидели они в подвале и открыли на стук, а на пороге какая-то тетка с папкой, рыжий мент и еще деятель в гражданском. А ждали клавишника. В подвале дым коромыслом, банка пива. Лысый Макс,

Алик Ю а-ля Анджела Дэвис… Мент сразу за усилитель ухватился – откуда это у вас? Деятель в гражданском выбритым, как у поросенка в базарный день, рылом туда-сюда: что это, говорит, за фашисты? – на плакат Лед Зеппелин. Мент: откуда у вас этот пионерский барабан?

Тетка: где берете деньги на сигареты и пиво? или не только пиво?..

Ну, собирайтесь, пошли. С инструментами, плакатами и пивом.