Холсты

В моём коллаже день сменяет ночь,
И мысль одна сверлит больное темя,
Что в этом мире некому помочь
Мне стать неуязвимой перед всеми.

Я ощущаю рядом пустоту
В густой толпе и некуда деваться
Мне, стиснутой телами, лишь бреду,
Шепча речитатив аллитераций.

Скрипит под стрелкой гнутый циферблат,
И смерть заядло выбирает снасти.
Мои стигматы пламенем горят
В людской пучине низменного счастья.

Я жгу себя на медленном огне
Костра потерь, подкладывая угли,
А ночь сменяет день в моём окне,
И жизни тусклый свет идёт на убыль.

В сумерках

Цвет сумерек сгущен тенями,
Стволами расчерчен дерев,
И снега холодное пламя
Порхает меж сосен. Осев
На вязкой от грязи дороге,
Смешавшись с опавшей листвой,
Прильнувши к озёрной осоке,
Сияет своей новизной
И кружит в свободном паденье,
Как в вальсе. Белёсая мгла
Сравняла и вечер осенний
И водного призму стекла
В единое целое, влагой
Наполнив вечерний пейзаж
И сделав прозрачной бумагой
Осенний скупой антураж.

Звучание

Из гаммы мажорной минорным звучу флажолетом,
В восходе ищу знаки смысла и подлинной веры,
В закате опять нахожу приземлённость бекара
И ключ мирозданья — в сгустившейся пагубе ночи.

Наверное, что-то сломалось в часах из картона,
К которым привешены цепи и медные гири.
Пророчество птицы измерено жалобным писком,
И ждёт ненасытная бездна опять подношений.

А бабочка бьётся в стекло закупоренной страстью,
Чья целостность веку сродни из обугленных крыльев.
Не знаю, когда я вступлю в эту реку молчанья,
Где весь эпатаж осыпается кварцевой пылью…

Оркестры вздохнут в вышине синей музыкой света,
Чистейшей симфонией мира, добра и покоя.
Змеиною кожею сморщится смертное тело,
И бабочка страстной души воспарит над землёю.

Человече