Хома Брут

Хомину бричку атаман еще в начале пути приказал передать чумакам во временное пользование, но парень прекрасно понимал, что больше никогда ее не увидит, так же как и кистень, и радовался тому, что у него не отобрали хотя бы лошадь и что он все еще жив.

Люди, окружавшие бурсака, не вызывали у него ни симпатии, ни доверия. Их суровые, обветренные и отталкивающие лица были покрыты толстым слоем грязи и пятнами мазута. Эти люди казались настолько же бездушными и кровожадными, насколько страшны были их лица. Хома ни минуты не сомневался, что любой из них без лишнего сожаления прирежет собственную мать, если она попытается украсть у него хотя бы щепотку соли. Как уже догадался бурсак, отряд Братислава объединил самых отъявленных бандитов и теперь, все вместе, они преследовали нечисть по всему Запорожью.

На первом же перевале после долгого и изнурительного пути один, особенно чумазый, обмазанный дегтем чумак (эти люди, к большому удивлению Хомы, верили, что деготь оберегает их от чумы) не сумел разойтись в широком поле с шагающим вперевалочку пухлым Язвой. Столкнувшись плечами, чумак и Язва гневно и удивленно уставились друг на друга. Для устрашения противника Язва тотчас угрожающе опустил руку на саблю, висевшую на поясе, но пожилой чумак, и сам неробкого десятка, проигнорировал этот жест. Сердито оборотившись, мужчина неожиданно дерзко прикрикнул на него:

– Шо уставился?! Слыхал я, когда разъедемся, вы хотите часть добычи себе прибрать?!

– Это кто ж распускает подобные сплетни?! – вскинулся Язва.

– Я,– мужик вызывающе ухмыльнулся и сплюнул на землю.– Шо еще ожидать от вымесков вроде вас?! Слыхал я также, как вы своих же режете по ночам!

Глаза Язвы моментально налились кровью. Он яростно сжал рукоять сабли, задвигая локоть назад. Бурсак ничего не успел понять или даже отбежать в сторону, как на солнце ярко блеснул металл и кишки чумака вывалились на красивые сапоги Язвы. Кровь длинной струей брызнула Хоме на зипун.

Равнодушно обтерев саблю о рубаху мужчины, который грозился упасть прямо на него, Язва ловко повесил ее на пояс и отошел на пару шагов, позволяя зарубленному чумаку рухнуть на землю:

– Не только по ночам…

К Язве тотчас с проклятиями ринулись приятели зарезанного. Едва не затоптав Хому, они выставили оружие и окружили взбешенного Язву.

Пригибаясь, бурсак ринулся наутек. Только отбежав на безопасное расстояние, Хома обернулся и увидел, что приятели Язвы тоже не остались в стороне. Дружно побросав лошадей, они замахали саблями. Началась настоящая свалка. Меся сапогами грязь, чумаки бились молча и остервенело.

Вдруг из-за спины Хомы раздался выстрел. Могучий чумак в самом центре свалки схватился за грудь и медленно рухнул в траву. Вместе с ним опал другой позади него, сраженный той же пулей. Оба больше не шевелились. Остальные враз замерли, обернувшись. Не говоря ни слова, Братислав, сидевший на черном жеребце, медленно перезаряжал ружье.

Ворча и ругаясь, чумаки стали нехотя прятать оружие и расходиться.

С отвращением глядя на них, Братислав громко произнес, чеканя каждое слово:

– Я, кажется, предупреждал, что лично пристрелю каждого, кто устроит свалку!

Один из чумаков возмущенно открыл было рот, чтобы что-то возразить, но предусмотрительно замолчал.

Убрав ружье, Братислав развернул жеребца и тихо прибавил:

– Снимаемся с места. Вы отдохнули.

Издав усталый, возмущенный стон, чумаки переглянулись, просверлив спину атамана тяжелыми взглядами, но все как один подчинились. Хома, которому с непривычки было совсем худо, садясь на кобылу, едва не расплакался.

И вот обоз уже медленно плелся дальше, а наученные неприятным опытом чумаки только хмуро кривились друг на друга.

Не доверяя никому, постоянно вздрагивая, Хома на всякий случай держался ближе к атаману, разумеется, когда это было возможно. Братислава все время окружали вооруженные до зубов чумаки, чаще всего Хлыст, Язва или Демьян, которые ехали на почтительном расстоянии, лишь изредка приближаясь к атаману, чтобы, склонившись в седле, прошептать ему что-то на ухо. Братислав выслушивал их и лениво кивал, чумаки напряженно зыркали по сторонам или недоверчиво озирались на Хому.

Может, Хоме и показалось, но у него было ощущение, что он крайне раздражал всех, кроме Братислава, уже самим своим присутствием. Атамана забавляла эта ситуация. Ему, разумеется, бурсак тоже не доверял, но он также понимал, что зачем-то нужен Братиславу. Это внушало парню надежду, что он проедет живым хотя бы еще пару верст.

Стараясь не глядеть по сторонам и ни о чем не думать, Хома вел свою серую кобылу на небольшом расстоянии от черного как смоль вороного жеребца. Ехать ближе было невозможно: жеребец атамана был весьма норовист. Если серая неповоротливая кобыла Хомы шла с ним вровень, ретивый конь вечно норовил укусить ее. Ухмыляясь, атаман крепко держал жеребца под уздцы, порою внезапно разворачиваясь и пуская галопом в обратную сторону, чтобы проверить, как движется обоз.