Хор мальчиков

— Я из Горького, — гордо ответил парень, и, не замечая, с каким трудом его собеседники сдержали смех, продолжил: — А вы сами откуда?

— А мы из Москвы.

Растерянно пробормотав что-то насчёт нужды взглянуть, нет ли чего нового на регистрации, парень поспешно растворился в толпе вместе со своим рюкзаком.

— Вот, голубчик, — после долгой паузы произнёс Дмитрий Алексеевич вовсе без улыбки, — как всё относительно. Отсюда, с расстояния в несколько тысяч, какие-то четыреста километров в сторону — сущая безделка, и считать не стоит, вот мальчик и козыряет: мол, столичная штучка. На местных девчонок такое, наверно, сильно действовало.

— Кажется, что уж тут особенного?

— Был ещё такой случай… Как-то я вместе со своим коллегой провёл пару суток в алтайской гостинице. Там как раз остановилась экспедиция Томского, кажется, университета — полдюжины первокурсниц с преподавателем. Они ехали не то на раскопки, не то на охоту за козявками, неважно. Только вот что замечательно: вдруг прослышав, что на одном этаже с ними живут два человека из Москвы, эти девочки бегали на нас смотреть. Представляете — они увидели живых москвичей!

— Бедный мальчик, как он смутился! — вспомнила Мария и вдруг, оживившись, воскликнула: — Смотрите, какие хорошенькие!

Она показывала на двух удаляющихся девушек, и Свешников рассмеялся:

— В молодые годы в подобных, примерно, случаях годилась этакая ковбойская шутка — реплика то ли из анекдота, то ли из кино: «Судя по спине, это лицо Гарри».

— Ах, да не о том. Посмотрите, как стильно они одеты: дублёнки — и валеночки. Такое и в Москве бы привилось, если б не вечные лужи, куда ни пойди. Какие уж там валенки!

— Вам бы они пошли, — пробормотал он, не глядя ни на юных модниц в новеньких катанках, ни на Марию, а мимо, дальше, туда, где народ столпился так плотно, что уже не понять было, какая на ком обувь, и тщетно пытаясь вспомнить, что за догадка только что промелькнула в уме.

Реплика Марии сбила его. Без этой не пойманной важной подсказки оставалось лишь протискиваться вперёд, в самую гущу толпы, чтоб поучаствовать в безнадёжной лотерее. Первый приз не мог достаться никому, но если бы кто-то всё-таки имел право надеяться на невероятный случай, то уж не он, гостиничный постоялец, а лишь люди из давно выстроившейся очереди, из тех, что ночевали подле, на полу, — измучились и отчаялись. Всё нужное, включая последовательность бытия, потеряло здесь лицо и, более не узнаваемое, смешалось с лишним и вздорным: стоило нарушить сущую малость в простом людском устройстве, как разладился и весь порядок жизни: часы со днями потекли по одному руслу, а освободившиеся от них мысли и случаи — по другому, незнакомому, и всему стало не своё, а чужое время, а то и не стало никакого.

* * *

То ли вмешалась непогода, то ли на борту находился особенный груз, только самолёт, и без того не имевший понятия о расписании, вольно обошёлся ещё и со странами света, сев вместо Домодедова во Внукове — словно по заказу Дмитрия Алексеевича, как раз в том конце города и обитавшего. По случаю кануна праздника таксисты заламывали бешеные цены, но это его не пугало, потому что здесь и на автобусе добираться было всего ничего. Мария поехала с ним до метро, и он, видевший в перемене маршрута некое предзнаменованье, размечтался, как пригласит её на пресловутую чашку чаю (в действительности имея в виду совсем другие напитки, которые, будучи и сами хоть куда, не требуют подогрева) и как женщина, глядишь, загостится до Нового года. Впрочем, человек трезвый, он знал, чего стоят подобные мечтания, которым так сладко предаваться в долгой дороге, и, будучи уверен, что последний декабрьский вечер не причинит таких удовольствий, попутно прикинул, что без особой спешки добредёт до дома, примет ванну и, повалявшись с часок на диване, успеет до полуночи предстать перед привычной компанией с гостинцем в руках — читателю излишне напоминать с каким.