Хореограф

Наверное, правильнее было бы сформулировать иначе: каждый может позволить себе столько свободы, сколько может выдержать, не разрушаясь. Хореограф, пожалуй, как никто понимал, что в каждом человеке сокрыто множество сущностей. И если какой-либо человек производит впечатление натуры цельной, это, скорее всего, результат неизменных обстоятельств, в которых он пребывает. Но стоит только им измениться, как сущности полезут из человека, словно руки, ищущие, за что зацепиться и как приспособиться. Так сколько человек может позволить себе свободы и как долго сможет выдержать необходимость изменять самому себе, не разрушаясь?

Он понимал суть той невидимой стены, которую возвел его спутник между ними. Просто она была прозрачной, и Марин не сразу заметил ее. Но ему казалось, что болезненные для него отношения между ними можно изменить: стоит только поработать над обстоятельствами. Он же не просто хореограф. Он – режиссер-постановщик. Ему дано создавать новые миры, а не просто менять обстоятельства.

День прошел бездарно. В том смысле, что не принес даров. Ларец захлопнулся и не искрил самоцветами. Поблекли краски, море перестало быть живой стихией и стало просто водой, солнце не озаряло, а утомительно жарило, пока его не прогнала ночь.

– Ты будешь скучать по мне, – не то сказал, не то спросил мальчишка, заглянув Марину в глаза. И не дождавшись реакции, ушел спать, оставив хореографа в недоумении. С чего он взял? К чему вообще сказал или спросил? Он решил покинуть Залевского, вернувшись в Москву, или наоборот – сам готовится к возможной потере? Очередной. Что-то крутит в своей голове, мечется, ищет оправдания. Себе? Марину?

Ночью Залевский понял, что уже скучает так, что сводит скулы, что едва сможет дожить до рассвета. Ждет его, еще сонного, смешного и трогательного, с влажными прядями волос, пахнущего зубной пастой. Нежно грубого. Сильного, но остро нуждающегося в поддержке. И почему-то – недоступного. Помнил: жался к нему и бил локтем меж ребер. Словно – его, плоть от плоти, недоласканный – свернуться клубком и припасть, спрятаться. Один из нас или один из них? Он со страхом подумал о том, что когда-нибудь не дождется. Однажды этот человек пропадет из его жизненного пространства. В возникшем вакууме Марину станет нечем дышать, и он задохнется.

29

Ресторанчик оказался уютным и даже чистеньким, насколько это вообще возможно в Индии. Кухня радовала разнообразием и виртуозным исполнением, персонал был приветлив и сноровист. Беседа текла неторопливо. Мальчишка поинтересовался, есть ли у Марина спонсор, или театр зарабатывает самостоятельно. Залевский пустился в рассуждения о том, что театр – это очень дорого – костюмы, декорации, зарплаты артистам и техперсоналу, аренда помещения, свет, звук и прочее. Но похвастался, что театр содержит никакой не спонсор, а настоящий меценат. На вопрос о разнице ответил, что меценат – это состояние души и уровень культуры, и с меценатом им повезло. Собеседник поднимал брови, понимающе кивал: да, меценат – это счастье. Это значит, что тебя не просто содержат, а любят. Завидовал очень.

Поздний обед плавно перетекал в ужин. И уже никуда не хотелось идти из-под простодушных тряпичных абажуров со слониками. Попросили кальян. Мысли становились длинными и тягучими, цеплялись одна за другую, а потом улетали вместе с легким облачком ароматного дыма. Мальчишка был непривычно расслаблен, вальяжен. В нем было столько особого шарма, что Марин готов был умереть на месте от эстетического оргазма. Похоже, парню нравилась роль предмета роскоши. Недоступной роскоши. Только для избранных. И Марин, вероятно, не входил в их число. Но кто же тогда, если не он? Или этот человек вновь дразнит его?

Каждый думал о своем. Молчалось вдвоем вполне комфортно. Залевский очень ценил людей, с которыми можно помолчать. В памяти всплыл недавний скандально откровенный фотосет мальчишки. Марин помнил себя в его возрасте: он же тогда думать больше ни о чем не мог, кроме секса.

– Скажи, ты собираешься вывалить те снимки в интернет?

– Конечно. А для чего я это делал? Ты же не думаешь, что с целью тебя возбудить? – усмехнулся он.

Паршивец, разозлился Марин, чувствовал, что заливается краской.

– Именно это я и подумал. Меня еще никто так нагло не использовал. Не по назначению, – небрежно бросил он.

– Ну, извини, я не хотел, – сказал мальчишка.

И это было еще хуже, чем шутка. Чего он не хотел? Возбудить тем вечером Марина или посмеяться над ним сегодня?

– Я собираюсь раскрутить своих поклонниц на «ответку», – воодушевился парень. – На фотосессию в стиле «ню». Я уже представляю этот кайф! АААА! Как ты думаешь, они решатся?

– Школьниц совратить решил? – проворчал Залевский.

– Ну почему сразу – совратить? Или ты считаешь, что их совсем не интересует собственное тело? Наверняка рассматривают себя со всех сторон. А фотосессия – это творческий подход к телу. Когда, если не сейчас? Когда тело начнет портиться? Вот если решатся, я на них на всех женюсь! – засмеялся мальчишка.