Хорёк-писатель в поисках музы

Этот рассказ не пришлось выдумывать. Он существовал и раньше — сам по себе, весь, от начала до конца, — просто не был записан. Каждая сцена, каждая деталь стояла на своем месте, и все они были необходимы, неизбежны.

Их не могло не быть.

Этот маленький колибри разом подхватил и вышвырнул прочь все его страхи и сомнения. Сам Стайк написал лапами хорька свою историю — а он, Баджирон, лишь одолжил ему свои мысли, свой опыт и запас слов.

И теперь, когда все кончилось, хорек-писатель невольно возвращался мыслями к тому, как это все началось, и пытался склеить себя заново.

Можно ли это напечатать? Баджи еще не отдалился от рассказа настолько, чтобы судить о нем беспристрастно, да и потребности выносить какой-то приговор не возникало. С него достаточно было и чувства, что рассказ совершенен: никогда еще плоды его трудов не приносили ему такой радости.

Завтра он, конечно, спросит себя, как это у него получилось. И не найдет ответа. Но сейчас это не имело никакого значения. Важно было только то, что Колибри Стайка со всеми его мечтами и всем, что он собою олицетворял, коснулось некое волшебство, наделившее его настоящей жизнью.

«Ура! — подумал Баджирон. — За несколько дней я это причешу, наведу глянец — и все. Можно отправлять издателю. Отличное упражнение! А теперь надо сделать то же самое с моим романом!»

Внутри — унылый вздох. Бесплотный шепот: «Неужели я, муза, ни на что не гожусь?»

Глава 8

Xорьчиха Даниэлла дала себе слово, что будет писать просто так, забавы ради.

Она предполагала, что со временем, когда она как следует натренируется, слова начнут выстраиваться в правильном порядке. Она предполагала, что поначалу — и еще довольно долго — все ее персонажи будут плоскими и деревянными. Она предполагала, что сядет за стол, положит перед собою чистую страницу номер один и будет долго и тупо смотреть на нее в тщетных поисках первого слова.

Потому для робкой Даниэллы оказалось полной неожиданностью, что первая же страница под ее пером взорвалась причудами Вероники Сибоян — своенравной хорьчихи, раз за разом попадающей в сети сплетенных ею же интриг и путающейся в замыслах столь прихотливых, что даже ее создательница с трудом представляла себе, с чего же они начались и какой оборот примут на следующем шаге.

И пока Даниэлла взирала на эту страницу вытаращенными глазами, время от времени прикрывая лапкой удивленно раскрывшийся рот, Вероника играла чужими сердцами, словно щенок — мячами-погремушками: чем больше шариков в игре, тем веселее этой маленькой кокетке.

«Все они — игрушки, — думала она обо всех этих хорьках, увивавшихся вокруг нее, сильных и нежных. — А игрушки для того и созданы, чтобы ими играть».

То сама невинность, то воплощенная жажда власти, красавица с мордочкой, черной, как ночь, Вероника смеялась над своей создательницей и зажигала огонь в сердцах тех, кому предстояло прочесть в книге «Мисс Озорство» о ее похождениях.

К семьдесят четвертой странице Вероника уже без зазрения совести обводила вокруг лапки безнадежно влюбленного в нее шведского хорька Телегаарда — сводного брата ее соседки по комнате, давно пропавшего без вести, но счастливо нашедшегося вновь.

«Для вас мое имя навеки останется тайной, — объявила ему героиня Даниэллы. — Но, если угодно, можете называть меня... Вальхой!»

Только через много страниц писательнице откроется, как этой роковой хорьчихе удалось вызнать имя первой, тайной любви Телегаарда. Но так или иначе, Вероника его вызнала — и присвоила себе так же бесстыдно, как леопард пожирает добычу другого охотника.

Все, что Даниэлле доводилось слышать в стенах своей лапокюрной кабинки, все невинные недоразумения и приукрашенные историйки (рассказанные, как это принято у хорьков, в такой манере, чтобы и самой рассказчице стало веселее на душе) прыгали и плясали теперь под пером ее авторучки в пестрых нарядах и сплетались на глазах ошеломленной писательницы в невероятные клубки интриг.

С самого щенячьего детства хорьков терпеливо наставляют и учат всегда и во всем руководствоваться высшим чувством справедливости. Все осыпают щенков любовью. И родители, и все без исключения, кто приобщен к культуре хорьков, обращаются с ними уважительно и бережно. Какой бы путь ни избрал для себя юный хорек, он вступает на него беспрепятственно и проходит его с достоинством, честью и гордостью.

Мир хорьков не ведает ни зависти, ни злобы, ни преступлений, ни войн. Каждый в этом мире уважает себя и других, и самый безвестный хорек твердо знает, что вправе считать себя ровней даже самому великому и славному. И обращаются хорьки друг с другом соответственно.

И никому еще никогда не приходило в голову: а вдруг что-то разладится? Вдруг, например, появится такое невероятное существо, как испорченная хорьчиха? Как она будет вести себя? Что она будет говорить?