Хорхе Луис Борхес. Алгорифма

Вещей, чьё на местах их положенье

Подобно слову, взятому в кавычки.

Любовь вещей таинственна: не знают

О нас они, да и о себе тоже.

Ну что ж, Борхес, с печалью подытожи:

И книги о тебе не вспоминают…

ТОТ

О дни, преподнесённые в дар скуке,

И годы, посвящённые безделью!

И не живую воду я в скудель лью,

А разливаю мёртвую в докуке.

Зарёкся биографию поэта,

Созвездья над которым из другого

Календаря астрального, нагого

Я вспоминать. Снят Агнец с силуэта.

Ады и звёзды дали ему тело,

Которое не оставляет сына.

Коль выстоишь, то судные весы на.

Над Шивой поглумятся оголтело…

И слепота, а мрак – это застенок,

И старость, утро смерти. Пресловутость

Зовущаяся славой. Назовут ость

Стернёй: не золотист уже оттенок…

Новую Тантру ткать – десятисложник

Разматывать. Кружится мотовило…

В руку твою войдёт само то вило,

Если ты – Шива, а не мужеложник.

Любовь к эенциклопедиям и картам,

Тонка чья каллиграфия: слоновой

Цвет кости с бирюзой… Книгою новой

Свод атласов пахнул – сгинул Икар там…

Недуг есть – по латыни ностальгия.

Виденья Эдинбурга и Женевы…

Медаль, что шоколадна, из фольги я

Не нацеплю. Святого града вне вы.

Имён и дат забвенье. Культ Востока,

Который многолик и чьи народы

Не все культ этот чтут в роды и роды.

К основе поперечна нить утока…

Это закат мерцающей надежды.

Это этимологии обуза…

Свежи лобзанья мякоть как арбуза

И ярки разноцветные одежды.

Железо и силлабика саксонца,

Луна, что нас всё время удивляет,

И этот Буэнос-Айрес, ослепляет

Во снах который, снова полный солнца.

Вкус винограда и воды, какао

И мексиканской сласти. Звон монеты,

Песок мгновений… Как подобен мне ты,

Туземец дикий с острова Макао!

И вечер, что подобен стольким прочим,

Смиряется, стихам моим покорен,

А к старости песчинок ток ускорен…

Ученье мы своё не опорочим!

ТРЕТИЙ

Он, третий, со мной ночью повстречался,

Не меньше Аристотеля таинственный,

Ум логикой, как тело, накачался,

А образ жизни третий вёл воинственный.

Была суббота. Ночь полна народа.

Как первого не мнил, ни как четвёртого

Я третьего. "Мы все его и рода" -

Кто так сказал про через сито тёртого?

Не знаю, повстречались ли мы взглядом,

Он ехал в Парагвай, а я так в Кордову,

Но точно помню, что мы были рядом.

Катушку покупал он там битфордову.

Его почти что выдумал я этим

Набором слов, не знает его имени

Никто почти… Фонариком посветим,

Не доит ли коровьего он вымени?

Я знаю его вкус и предпочтенья.

Я вижу его луносозерцания…

Пока я не вхожу в круг его чтенья,

Запрещены в России прорицания.

Он не умрёт. Нет, это невозможно.

Читая строки эти, догадается

Неужто Мир, что я в нём беспоможно

Жду, когда он без Бога настрадается.

В таинственном грядущем мы могли бы

Друзьями стать, однако и соперниками.

Под полною луной часами глыбы

Люблю с ним созерцать зрачками-вперниками.

То, что я совершил, непоправимо.

Связь моя с ним теперь неотчуждаемая,

А время мчится неостановимо,

Всё ближе цифра самоподтверждаемая.

На книгу Тысячи и Одной Ночи

Третьего жизнь похожа повседневная.

Стихи читая, щурит ли он очи?

Звучит ли в его чтенье нотка гневная?

Ни одного поступка нет на свете,

Который не был бы еврейской рыбою.

В великом Третий Ангельском Совете

Боднул Второго с нежною улыбою!

Ни одного такого нет деянья,

Которое не стало б первым в серии

Ему подобных. Ангел воздаянья

За зло и за добро стоит в придверии.

И почему, вздохну я, мрак со тьмою

Не скроют эти строки бесполезные?

Когда слезами счастья я омою

Эти глаза свои, уже бесслезные?

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

По ту сторону двери человек

Испорченность свою опять сугубит

И вопреки молитве душу губит

Странному Богу, жарптицеловек,

Единому в трёх лицах. Краток век

Того, камнями кто в людском кругу бит,

И со Христом кто чашу не пригубит,

Увидит ад из-под закрытых век.

Ты этот грешник, сын мой. Что, страшна, да

Смерть мёртвому? Червивых нам не надо

В корзине смокв. Забвенье навсегда…

Чувственное животное! Грешна да

Не так же как твоя, злая менада,

Душа Денницы. Ждать Его – когда?

ДЕЛАТЕЛЬ

Река и Гераклитово мы время.

В его неосязаемом теченье

Львы отразились и холмы – влеченье

Напечатлений для реки – не бремя…

Плачевная любовь, пепел услады,

Злокозненность несбыточной надежды,

Названия империй, без одежды

Чьи статуи. Ни Рима, ни Эллады…

Римлянина гекзаметры и грека.

Хмурое море под рассвета мощью…

Они страдали бледною немощью,

Которая есть срам для имярека…

И сон, в котором – смерти предвкушенье.

Оружие и воин. Монументы…

За пышные свободы те моменты

Сурова кара – языка лишенье.

Два Януса лица, что друг о друге

Не знают ничего, и лабиринты

На шахматной доске ходов… Низрин ты

Предчувствуешь с горы, плывущий в струге?

Рука кровавой Макбет, что способна

Цвет моря изменить и труд секретный

Часов во мраке… Бомба? – Да. Конкретный

Ответ. "Бэби" вполне боеспособна.

Непрекращающееся смотренье

Зеркал друг в друга – их никто не видит…

Язык английский Дух возненавидит

И выскажет к нему своё презренье.

Клинка сталь и готическая буква.

Брусок серы в шкафу… Металлозвонный

Язык бессонниц… Кал неблаговонный

Ноздрям их вожделен, иже испуква.

Могущественные авроры, но и

Закатов зори на пол неба тоже…

Ни Римлян нет, ни Эллинов. Вы что же,

В Аттическом ошиблись Арсеное?