Хороните своих мертвецов

Они смеялись этой шутке дольше, чем необходимо, потом в комнате воцарилась неловкая тишина. Бовуар просто не знал, что сказать.

Оливье выжидательно смотрел на него.

– Я не был сейчас до конца откровенен с вами, – начал Бовуар. Прежде он никогда не делал ничего подобного, и ощущение у него было такое, будто он забрел в джунгли, отчего испытывал к Оливье еще бóльшую неприязнь. – Как вам, вероятно, известно, я в отпуске, так что это не официальный приезд, но…

Оливье ждал – ему ожидание давалось проще, чем Бовуару. Наконец он молча приподнял брови: «Продолжайте».

– Шеф попросил меня уточнить некоторые стороны вашего дела. Не хочу подавать вам беспочвенные надежды…

Но он видел, что его слова уже запоздали. Оливье улыбался. Жизнь возвращалась к нему.

– Нет, Оливье, вы не должны надеяться, что из этого что-нибудь получится.

– Почему?

– Потому что я по-прежнему считаю, что это сделали вы.

Бовуар с удовольствием увидел, что Оливье после этих слов сник. Но какая-то аура надежды вокруг него все еще витала. Это было жестоко? Бовуар надеялся, что да. Он облокотился на металлический стол:

– Послушайте, у меня к вам несколько вопросов. Шеф просил меня убедиться стопроцентно.

– Вы думаете, что я это сделал, но он сомневается, верно? – торжествующе спросил Оливье.

– Он не до конца уверен и хочет избавиться от всяких неопределенностей. Хочет знать наверняка, что он… мы… не совершили ошибки. Но знайте, если вы скажете об этом кому-нибудь – кому угодно, – то тема будет закрыта. Вам ясно? – Бовуар посмотрел на него жестким взглядом.

– Ясно.

– Это очень серьезно, Оливье. И в первую очередь я имею в виду Габри. Ему вы не должны говорить ни слова.

Оливье находился в нерешительности.

– Если вы скажете ему, он скажет остальным. Просто не сможет удержаться. Или, по крайней мере, его настроение улучшится, и люди это увидят. Если я задаю вопросы, пытаюсь что-то уточнить, то это должно оставаться в тайне. Если Отшельника убил кто-то другой, я не хочу, чтобы убийца насторожился.

Аргументы были резонные, и Оливье кивнул:

– Обещаю.

– Bon. Вы должны мне еще раз рассказать, что случилось в ту ночь. И мне нужна правда.

Воздух между ними словно потрескивал от насыщенности электричеством.

– Я говорил вам правду.

– Когда? – спросил Бовуар. – Во второй, в третьей версии вашей истории? Если вы оказались здесь, то винить в этом можете только себя. Вы лгали на каждом этапе.

Оливье знал, что так оно и есть. Он всю жизнь лгал по разным поводам, и в конечном счете эта привычка стала его второй натурой. Ему даже в голову не приходило говорить правду. И когда все это случилось, он, конечно же, принялся лгать.

Он слишком поздно понял, к чему это привело. За его ложью стало невозможно различить истину. И хотя ложь давалась ему легко и звучала убедительно, но и вся правда, которую он говорил, стала походить на ложь. Говоря правду, он краснел, принимался искать нужные слова, путался.

– Хорошо, – сказал он Бовуару. – Я вам расскажу, что случилось.

– Правду.

Оливье коротко, резко кивнул:

– Я познакомился с Отшельником десять лет назад, когда мы с Габри только приехали в Три Сосны и жили над магазином. Он тогда еще не был затворником. Он жил в своем лесном домике, но сам приходил за продуктами, правда вид у него был как у записного бродяги. Мы в то время ремонтировали магазин. Я тогда не думал о бистро – хотел иметь магазин по продаже старинных товаров. И вот он появился как-то раз и сказал, что хочет продать кое-что. Мне это не очень понравилось. Ему что-то было нужно от меня. Я посмотрел на него и решил, что речь идет о какой-нибудь вещице, которую он нашел где-нибудь на обочине дороги, но, когда он мне ее показал, я понял, что вещица эта незаурядная.

– И что это было?

– Миниатюра. Крохотный портрет в профиль. Кажется, какой-то польский аристократ. Вероятно, она была написана одним волоском – такая тонкая работа. Даже рамочка была великолепна. Я согласился ее купить в обмен на продукты.

Он уже столько раз рассказывал эту историю, что почти не замечал отвращения на лице слушателя. Почти.

– Продолжайте, – сказал Бовуар. – Что вы сделали с портретом?

– Отвез в Монреаль и продал на рю Нотр-Дам – там квартал магазинов, торгующих антиквариатом.

– Вы помните, какой это был магазин? – Бовуар вытащил блокнот и авторучку.

– Не уверен, что он сохранился. Там все время перемены. Он назывался «Ле тан пердю».

Бовуар сделал запись в блокноте.

– Сколько вы за нее получили?

– Полторы тысячи долларов.

– И Отшельник после этого стал приходить к вам?

– Да, стал предлагать мне всякие вещицы. Были там вещи фантастические, были не очень, но всё лучше, что я бы нашел на старых чердаках и в сараях. Поначалу я их продавал через этот магазин, а потом понял, что смогу получить больше на интернет-аукционе. Но вот как-то раз Отшельник пришел ко мне в полной прострации. Он отощал, был испуган. Он сказал мне: «Все, старичок, я больше не приду. Не могу». Для меня это была катастрофа. Я уже привык к этим доходам. Он сказал, что больше не хочет, чтобы его видели, а потом пригласил меня к нему в его лесной домик.

– И вы пошли?