Хороша была Танюша

Мама обрадовалась Дюбелю, это было сильно заметно. Хотя мама всегда радовалась гостям и подаркам, но тут все-таки живая собачка, надо кормить, пока маленькая – к дому приучать, еще описает все углы. Нет, мама действительно была рада, еще и по-фински поговорила с Раймо, не испугавшись его клыков, и Раймо сказал, что если бы не семья в Финляндии, он бы завтра же на маме женился и зубы ей вставил. Красивая у тебя мама, Танья, это правда. Se on totta. Танюшка удивилась, что кто-то еще, кроме нее, способен заметить сокрытую мамину красоту, которая таилась в лучистых морщинках возле губ и глаз и являлась далеко не каждому.

– Kiitos, Raimo. Спасибо, – Танюшка поблагодарила его напоследок, и он подумал, что она благодарит за то, что помог пристроить щенка, хотя на самом деле Танюшка благодарила его за то, что он сумел разглядеть, что у нее до сих пор самая красивая мама.

Потом день погас, и, засыпая, Танюшка думала о том, что мама наконец не одна, а с Дюбелем.

Начались выходные, которые всегда перегорали быстро и в течение которых Танюшка неизменно пекла пироги с брусникой. На сей раз пирогов вышло так много, что за два дня их не успели съесть. Майка раскапризничалась, а Сергей к пирогам был по большому счету равнодушен, не считая их серьезной едой. Поэтому Танюшка решила взять пирогов с собой на работу, в одиннадцать часов в бытовке обычно пили чай. И вот с полной сумкой пирогов, которые за дорогу, естественно, немного помялись, но все равно были вполне съедобны, Танюшка подошла к проходной, и охранник по обыкновению потребовал у нее пропуск, потом заинтересованно кивнул на пухлую сумку:

– Чего несешь?

– Пироги.

– А ну покажь, – он основательно зарылся внутрь сумки: нет ли спиртного, хотя за Танюшкой вряд ли можно было этот порок подозревать. Узрев пакет с пирогами, он потерял к Танюшке всяческий интерес, однако пироги слегка помял, а один кусок даже надкусил, оправдавшись: «Мне тут без обеда сидеть или как?». Он уставился на Танюшку серыми водянистыми глазами, и мятая брусника оставила у него вокруг губ кроваво-красный след. Танюшка еще подумала: что за работа вот так сидеть дни напролет, проверяя пропуска. Здоровый вроде мужик, мог бы на стройке за троих вкалывать. И вообще, она плохо понимала, как же функционирует это самое социалистическое производство, которое так ругал Раймо, когда куда ни кинь – обнаружишь прореху, а гвозди приходится добывать вот именно что через Владимира Ильича. Главное, что Михаил Евсеевич сам это понимал, – отчего же тогда они с Раймо так люто не любили друг друга?

Перед глазами все еще стояли губы охранника, измазанные свежей брусничной кровью.

Булка подбежала к ней с прижатыми ушами и волочащимся по земле хвостом, ткнулась носом в туфлю.

– Булка, ты что?

Булка вилась возле ног, как будто что-то просила, жалобно глядела снизу вверх влажными круглыми глазами. Танюшка потрепала ее за ушами и рассказала, что Дюбель очень хорошо устроился на силикатном заводе, будет охранять дом. А потом она наконец поняла, что Болт и Гайка не выбежали к ней вместе с мамкой, а это значит, что ее догадки подтвердились. С упавшим сердцем она зашла в бытовку, где Михаил Евсеевич Круглов спокойно и деловито раздавал указания двоим рабочим на грядущий день, как будто совершенно ничего не случилось.

– А где же Болт и Гайка? – спросила Танюшка с порога, даже не поздоровавшись.

Михаил Евсеевич не ответил и даже не посмотрел в ее сторону. Тогда она спросила громче, внедрившись между рабочими:

– Где Болт и Гайка?

– Какие еще… А-а-а. Да почем я знаю! – отмахнулся от нее Михаил Евсеевич, как от назойливой мухи.

Танюшке на секунду показалось, что его руки измазаны свежей кровью, как и губы охранника.

– Нет, знаете! – настаивала Танюшка. – Вы как раз знаете. Я заметила, как вы в пятницу Булку прикармливали. Это чтобы никто ничего не заподозрил, так?

– Дак а чего случилось-то? – спросил один из рабочих.

– А этот гад их утопил, вот что!

– Уверена? – спросил рабочий.

– Уверена, он давно грозился.

– Свисти больше, – сказал Михаил Евсеевич, и по тому, как он это сказал и отвел глаза, Танюшка поняла, что так оно и есть.

Что он хладнокровно сунул щенков в ведро, сперва одного, а потом второго, и даже представила, как Гайка в агонии дрыгала лапками, а он хладнокровно держал ее за шею своей клешней, не позволяя вывернуться из смертельной хватки. И ведь самое главное, что за это его никак нельзя наказать. Наверняка в передовиках ходит старый хрыч и считается, что он еще благой поступок совершил, утопив в ведре несчастных, которых никто так и не хватился, кроме Танюшки, и которых никому не жалко.