Хорошая девочка. Версия 2.0 (СИ)

Лера тоже повадилась ежедневно стенать в вотсапе: «Ну, когда же ты вернешься и заберешь его, наконец?». Я сочувствовала, конечно, но отвечала одинаково, присылая скрин обратных билетов.

Саша молчал.

Просто молчал.

С тех пор как я прибыла в дружественный Китай, от супруга я не получила ни одной весточки. Даже на мое сообщение, что долетела, поселилась, приступаю к работе, ответа не было.

Штош.

Хорошо же.

Мысль о разводе стала признанным фактом.

В одной вечерней переписке с Ниной я закинула удочку на предмет адвоката, на что получила в ответ:

«Нинон»: По бракоразводным делам, поди?

«МС»: Ну, да.

«Нинон»: Отлично, давно пора. Найду лучшего.

«МС»: Нин, а откуда так много энтузиазма?

«Нинон»: Да ну твоего Сашу на хрен. Столько лет жизнь тебе отравлял, ненавижу его.

«МС»: Погоди, хорошее же у нас тоже было.

«Нинон»: Ага, от него хорошее одно — сына тебе подарил. Все. Не беси меня, Ритка. Будет тебе адвокат. Самого-самого добуду. Пиши желаемые тебе условия развода. И про ребенка указать не забудь.

«МС»: Договорились. Жди письмо.

«Нинон»: Зажги там по-взрослому, дорогая! Я в тебя верю.

И Нинок умотала строить детей, мужа и подвернувшихся под горячую руку родственников. Пока матушка ее занята.

Глава 32 Нежность, тревога и решительность

'Ужели никогда на друга друг не взглянет?

Иль вечной темнотой покрыты дни мои?

Ужели никогда нас утро не застанет

В объятиях любви?'

А. С. Пушкин

В целом моя командировка вышла в этом году такая же неспешная, загадочная, яркая и неожиданная, как и край, где я ее провожу.

Да, северо-восточный Китай в зимнюю пору — живописное местечко. Весьма.

Лиловые пронзительно-тихие сумерки над заснеженными озерами. Искрящийся на солнце белый снег, ненадолго укрывший города, мосты, реки.

Изящные пагоды и многочисленные деревья будто спят под затянувшим их узорчатым полупрозрачным кружевом утром после бурана.

Яркие световые ночные шоу, по красочности, соперничающие с крытыми оранжереями, где вне зависимости от времени года, глаза разбегаются от невероятного цветочного великолепия.

Здесь ароматы специй и жареного мяса витают в воздухе и соблазняют тебя бесконечно лопать, стоит лишь неосторожно выйти на улицу голодным.

Время, пролетающее стрелой среди бурных дебатов на лекциях или семинарах и застывающее янтарным сахарным драконом, когда он обнимает меня со спины в заснеженном парке и, склонившись, шепчет на ушко:

— Посмотри, какой смешной куст. Ведь вылитый ректор, такое же желчное выражение лица.

И нельзя не признать, что да, этот шедевр садово-паркового искусства под снегом невероятно напоминает незабвенного и бессменного Германа Сослановича, во время его традиционного ежегодного выступления. Чаще всего речь идет о важности семейных ценностей, недопустимости адюльтеров и прочей «человеческой мерзости» в стенах нашего именитого ВУЗа.

Эх, если история о нас с Владом выплывет на кафедре, то достигнет ушей ректора она так быстро, что я даже мявкнуть не успею. И карьера моя закончится столь же стремительно. И с таким же результатом.

С точки зрения контингента нашего серпентария от науки «кому за семьдесят», я редкостная тварь.

А как же?

Ведь будучи молодой «никто и звать никак» (всем плевать, что я уже кандидатскую к тому времени защитила и пять лет, как преподавала) окольцевала умудренного опытом приличного мужчину, воспользовалась его добротой, а потом вдруг закрутила роман с молодым и перспективным.

Ну и кто я после этого? Тварь же!

Все эти замшелые поборники морали будут громко и цветасто поносить меня не только в кулуарах, но и в научное сообщество после отмашки ректора вылезут же. Так что с наукой придется завязать.

Мне.

Влад не должен пострадать от этой чепухи совершенно точно. У него вся жизнь впереди, столько открытий, прорывов, премий и признания, что с моей стороны просто невероятное свинство перечеркнуть его блестящее будущее, будучи не в состоянии дать ему взамен ничего. А особенно ребенка.

Сейчас, в тиши заснеженного Китая я как безумная собираю, запечатлеваю, накапливаю воспоминания и моменты абсолютного невиданного счастья, ибо ничего похожего в моей жизни не было и рядом. За исключением того раза, когда Рус впервые назвал меня мамой осознанно, а не чтобы подраконить отца и Леру.

Я хочу удержать в памяти и сохранить в своем сердце, которое, оказывается, совсем не ледяное, весь восторг и мурашки, что клубятся во мне и расползаются по спине и рукам от одного его взгляда. От поданной утром чашки кофе, от поцелуя в висок в конце тяжелого дня, от горячих рук, что разминают мои сведенные к вечеру после долгих прогулок мышцы ног. От того, как, подхватив меня на руки, Влад со смехом кружит нас посреди одного из заснеженных парков, а в мой хохочущий рот попадают ленивые снежинки и иногда льдинки, срывающиеся с ресниц.