Хорошая попытка

– Мне на тренировку надо.

– Но надзирательный капитализм…

– Уже умер, потому что люди – важнее.

– Евдоким Осипович…

– Что?

– Пожалейте.

– Что?

– На перроне дедушка лежит с плоскостопием… В смысле, нам детей кормить нечем…

– Как это?

– Они едят только из суперэргономичной ложечки последней модели, а из других ложек есть нельзя – жена в интернете видела, сразу под новостью о том, как дети травятся металлом и видеоинтервью о сложностях социальной волатильности деток, которых кормят с устаревших опасных ложечек… Нога! Ай, нога! Он мне ногу дверью отдавил! Господи! Ну что за народ? Ложки им не нужны, ноготки – тоже, на митинг теперь не вытащишь, а если вылезут – не загонишь. От рук отбились. Что ты смотришь? Книгу поправь! Давай вот в эту, в следующую… Нам за сегодня нужно хотя бы пару пакетов купить, иначе к чертям полетит наш упор на сетевой маркетинг и канадскую оптовую компанию. Чёрт, как больно-то… Анна Сергеевна, 40 лет, разведена, последние полгода снижала продажи своих данных, месяц назад упала до нуля. Господи, может хоть ее вернем. Звони. Стоп. Кравчучку с приставками на видное место поставь – в квартире дети.

Джордан Питерсон слег в больничку

soundtrack: Donovan / Season Of The Witch

Джордан Питерсон слег в больничку. «Начал за здравие, кончил за упокой, начал за здравие, кончил за упокой», – вертелось в голове Питерсона. Питерсон слег, как только осознал, что никакой он не мыслитель, его просто пеной вынесло. А пена, если приглядеться, состояла из каких-то мужичков и дяденек – пролетариато-прекариата, местных сильно правых реднеков, с редкими вкраплениями представителей интеллигенции, латентных мачистов, искусно прикидывавшихся – перед собой в первую очередь – продвинутыми людьми из мыслящего класса. Сплошь испуганных. Сплошь ничего вокруг уже не понимающих. В основном из западных богатых стран и несостоявшихся империй. В основном – белых. Или латентно белых, как сказали бы мерзкие леваки, ненавижу леваков.

– Как так, да как так-то? – непонимающе тряс головой Джордан Питерсон где-то за час до припадка. – Ведь у меня такие искрометные аллегории на детские сказки. Никто не догадался, а я – молодец – догадался. Ведь я умный, потому что красивый, и в кресле красиво сижу, и в костюме красиво сижу тоже. Так как же так, не может этого быть, не может быть, чтобы мои последователи, апостолы мои, соколы, оказались сборищем испуганных мужчин средних лет, всевозможных белых оттенков, как сказали бы леваки, ненавижу леваков.

Между тем, сборище апостолов, испуганно оглядываясь, ссутулившись и припадая животиками к асфальту, на цыпочках подбиралось к больничке, где мирно покоился Джордан Питерсон. Они желали следовать за ним, он – тот единственный, кто смог защитить их нежные души и тельца от турбулентности стремительно меняющегося мира.

И пяти лет не прошло с тех пор, как женщины ткнули пальцем в небо и нечаянно объединились частью смыслов с чернож… представителями других рас, пида… представителями нетрадиционной сексуальной ориентации и комму… леваками этими мерзкими, ненавижу леваков. А так же – с теми негодяями, такими же белыми, такими же мужчинами, которые почему-то встали на сторону вышеперечисленных. И тем самым поставили под угрозу их – апостолов Питерсона, венцов эволюции – идеологическое выживание. Венцов осталось мало. Все эти леваки, ненавижу леваков, объединились и нечаянно вломили апостолам смысловой, опять же, пропиздюлины. Вломили – и сами себе удивились. «А что, так можно было? – каждый раз удивлялись они, в очередной раз тыкая носом очередного белого мальчика-метаколонизатора в его лужицу. – Так что, получается, им можно было отвечать? Почему нам никто не сказал?»

Внезапно венец творения – белый патриархальный мужчина средних лет – оказался виновен во всех смертных грехах. А самое страшное – он и сам давно знал, что в чем-то где-то виновен. Просто он-то, как взрослый уверенный в себе человек, смог это чувство вины подавить, загнать, в лучшем случае – конвертировать в психологические проекции, обесценивание альтернативных переживаний или, на худой конец, выдумать подходящие нормы для общества. Загнал подальше, залил цементом, и все – ни в чем не виноват, так положено. Ну правда, он же в жизни ни-ни, ничего такого ни разу. Не замечен, не привлекался, не состоял. Он, может, и видел, как некоторые непотребства творили другие представители его сословия, но он-то, он-то – ни при чем. Он не курил, он просто рядом стоял, мам.

И тут его, ни в чем особенно не виновного, начали тыкать носом в лужицу: «поддерживал», «поощрял», «потворствовал», «молчаливо соглашался».

– Да зачем столько стыда-то? Я не хочу нести коллективную ответственность, мне некомфортненько.

– Потерпишь, ты же мужик, ты что – от одной пятилетки-ответки сдулся?

И давай ржать.

Венец творения прикрывал ладонями тестикулы.

– Но позвольте…

– Не позволим!

– Но простите!

– Не простим!

– Но меня тоже угнетали!

– Тю, да кто?

– Эти… белые… мужчины средних лет…