Хорошая сестра

Кармель сейчас в отделе детской литературы, наблюдает, как Линда дает рекомендации матери четырех сыновей, по виду которых можно сказать, что они явно предпочитают погонять в футбол, чем сидеть в библиотеке (вот кому идеально подошли бы Пол Дженнингс и Энди Гриффитс или любые книги, где в названии есть слово «Пук» и тому подобное). Поэтому я понимаю, что сейчас самое время действовать. Я наклоняю голову, хмуро уставившись вдаль, готовясь притвориться, будто меня кто-то там зовет, как вдруг меня озаряет.

Уолли красив, в каком-то смысле. Если верить, что у него действительно такой высокий IQ, значит, извилин у него явно больше двух. А значит, остается только один вопрос…

– Как у вас со здоровьем, Уолли?

Мягкость в его глазах сменяется подозрительностью.

– Прекрасно. Я бегаю каждое утро по десять километров.

Я улыбаюсь. В этот раз техническая помощь в библиотеке сослужила мне добрую службу. Уолли несколько неуверенно улыбается в ответ, и я задаю следующий вопрос:

– Не хотите пойти со мной на свидание?

Улыбка исчезает с его лица.

Дневник Роуз Ингрид Касл

Мой психотерапевт велел мне вести дневник и в отъезде. Сказал, что встреча с Оуэном может вызвать сильные эмоции, связанные как с браком, так и с моим желанием иметь ребенка, и будет очень полезно излить их на бумаге. А поскольку я посмотрела уже все имеющиеся на борту фильмы, что еще мне остается?

Я в ужасе от предстоящей встречи. Конечно, хочется верить, что все пройдет хорошо. Я представляю себе, что так и будет. В моем воображении Оуэн будет рад меня видеть. Он объяснит, что не поддерживал связь со мной, потому что при одной мысли, что я так далеко, ему было слишком больно со мной разговаривать. Но это лишь мое воображение, я не ожидаю, что все так и будет. Я не глупа. Я заметила, что Оуэн не проявил особого энтузиазма по поводу моего приезда, и предположила, что он пригласил меня, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Может, я приеду и обнаружу его в объятиях прекрасной англичанки с аристократическим акцентом? Самое забавное, что если так и будет, то в какой-то степени я буду довольна. Потому что, как мне кажется, я это заслужила.

Конечно, причинно-следственная связь ведет к маме. Если копнуть достаточно глубоко, то можно понять, что с мамой связано вообще все. Она еще в юном возрасте научила нас тому, что любовь условна. Чтобы заслужить ее, приходилось выступать, как на концерте. Улыбаться, быть милыми и шутить. Знать наверняка, чего она от нас хотела… и беспрекословно все выполнять.

Ей нравилось, когда люди считали нас очаровательными – это хорошо отражалось и на ней. Помню, как-то раз, когда нам было лет шесть или семь, мы гуляли с мамой в городе. К тому времени нам выделили небольшую коммунальную квартиру в пригороде, и мы часто ездили в город на целый день, потому что мама ненавидела находиться в этой квартире. В тот день мы проходили мимо уличного музыканта, игравшего на трубе, когда Ферн остановилась и начала танцевать. Мама торопилась, поэтому она ничего не заметила и продолжала идти. Я потянула Ферн за руку, но она просто схватила меня за обе руки и закружила, хихикая.

– Эй, вы только взгляните на этих девчат! – сказал кто-то.

– До чего очаровательны! – воскликнул кто-то еще.

Через минуту или две вокруг нас уже собралась толпа, хлопая в ладоши и аплодируя. Я никогда не брала уроки танцев, да и Ферн тоже, но даже несмотря на это, тогда я поняла, что в Ферн есть нечто волшебное – ее золотистые волосы, длинные руки и ноги, чистая радость в глазах. Она была словно ангел.

– Чьи это девочки? – спросил кто-то. Люди оглядывались в ожидании. Мой желудок уже свело стократ. Когда мама заметит, что мы пропали, она будет в ярости.

– Мои! – послышался ее голос. Мы с Ферн обернулись, мама стояла с краю с поднятой рукой, сияя и улыбаясь от уха до уха. – Вот вы где, мои балеринки. Как всегда, устроили шоу! – рассмеялась она, демонстративно закатив глаза.

– Не сердитесь на них, мэм, – сказал кто-то. – У них впереди большое будущее!

Мама приняла похвалу толпы, наслаждаясь вниманием. Комплименты – то немногое, что делало ее счастливой. Несмотря на это, я не могла полностью расслабиться. В тот момент она, может, и улыбалась, но я знала, что, когда вернемся домой, по голове нас не погладят. Если Ферн и разделяла мое беспокойство, она хорошо это скрывала. Плечи ее были расслаблены, взгляд был искренен и наивен. Помню, что была за нее рада. Ферн всегда казалось, что ее окружает некая непроницаемая граница, делавшая ее неуязвимой для маминой жестокости. Я часто задавалась вопросом: не была ли эта граница неотъемлемой частью того, что отличало ее от других? Но мама никогда не водила ее на обследования. Если бы Ферн поставили диагноз и оказали помощь, это сделало бы ее особенной, а в нашем доме мама была единственной, кому разрешалось быть особенным.