Хорошая война

Вторая атака разметала намеченную группу врагов чуть медленнее, чем первая. Эффекта врубания в толпу уже не было, и марковы братья с острыми мечами не стояли во главе клина. Но достаточно было положить пять-шесть человек, как остальные разбежались сами. Патер, не ввязываясь в преследование, развернул паломников и обрушился на оставшихся бандитов, которых уже не могли сдерживать фехтовальщики.

Первоначально возглавлял толпу бандитов Кабан. Он лег в числе первых, притворившись убитым и даже не получив сколько-нибудь заметных повреждений. Будь он пошустрее, смог бы вскочить и убежать, но он знал возможности своих ног и легких, поэтому лежал и не шевелился. За ним шли его люди, почти все участвовавшие в ночной битве, почти все раненые, невыспавшиеся, нетрезвые и голодные. Тринадцать здоровых, выспавшихся, трезвых и сытых мужиков положили их в два счета.

Справа от Кабана шли гости. Представители прочих преступных сообществ. Не надо представлять себе что-то вроде современной мафии, представьте лучше компанию 'каждой твари по паре' из карманников, домушников, конокрадов, мошенников, сутенеров, нищих и иже с ними. Представили? Полагаю, уважаемый читатель с друзьями при равном количестве разметал бы эту шушеру не хуже, чем Патер и компания.

Сам Винс на похороны не пошел, а слева от Кабана плотной группой шли неаполитанцы Винса. Бывшие солдаты с опытом 'специальных поручений', как раз хорошо знакомые с тактикой малых групп. Было их четырнадцать человек, из них всего трое раненых. В силу своей подготовки, неаполитанцы понесли в ночной битве очень небольшие потери по сравнению с местными. И у каждого был меч и кинжал.

Учитель фехтования с тремя учениками это сила. Марковы братья сумели сдержать врагов, пока паломники не подоспели на помощь. Из боя выбыли двое учеников Уццано и четверо бандитов. Сам Уццано не получил ни царапины, а оставшийся ученик заработал шрам на лбу и легкую рану в правую ногу. Из паломников были ранены пятеро, но все оставались в строю.

Если оценивать только количество бойцов, вооружение и подготовку, то силы были примерно равны, у бандитов даже было некоторое преимущество. Но моральное и интеллектуальное превосходство было на стороне паломников. Патер с ходу определил лидера среди врагов, указал его всем, как главную цель, и набросился на него первым. Не успел разбойник перейти в контратаку, как получил по голове сначала лопатой, потом посохом и упал. Потеряв лидера и оставшись всемером против восьми, разбойники дрогнули и побежали.

Поле битвы осталось за мирными тружениками. Из кустов вылезли могильщики, сбегали за новой лопатой и продолжили закапывать могилу Быка. Мюнхенец аккуратно положил окровавленный меч обратно на крышку гроба. Уццано озаботился оказанием первой помощи раненым, в чем он, как и все уважающие себя преподаватели боевых искусств, неплохо разбирался. Патер не стал преследовать расползавшихся бандитов, а прошел к не подававшему признаков жизни Кабану, которого сразу же определил как главного.

Патер осмотрелся, куда бы сесть, подтащил за шиворот какое-то тело с проколотым сердцем, положил его на тело с разрубленной головой и уселся сверху, опираясь на посох. Кабан лежал на боку, закрыв глаза, и был очень похож на мертвого, но дышать бесшумно он не умел.

— Сын мой, судя по дыханию, ты жив. Если ты в состоянии говорить, ответь мне. Если же твоя голова серьезно повреждена, то я помогу тебе быстрее отправиться к Богу.

Кабан имел достаточно инстинкта самосохранения, чтобы не перечить.

— Я как бы немножко жив, — осторожно ответил он, открыв глаза.

— Тогда скажи мне, кто вас всех нанял и с какой целью? — спросил Патер, — Это же твои люди устроили побоище в братстве святого Марка, потому что только ты знал, что мы пойдем туда длинной дорогой и доберемся слишком поздно.

— Виноват, каюсь. Ибо… ибо… ибо грешен я непомерно, — заикаясь проблеял Кабан. Он умышленно прикидывался сирым и убогим, как это было принято в его кругу.

— Чем же ты грешен, кроме чревоугодия? Каковой грех я тебе сразу отпускаю, потому что не будь ты так толст, ты бы убежал, и я не смог бы задавать тебе вопросы.

— В церковь не хожу даже по праздникам, святых даров не причащаюсь и на исповеди отродясь не был.

— Отпускаю тебе эти грехи. Скажи, кто тебя нанял? На кого ты работаешь?

— Грешен я. Не работаю. Чужим трудом живу, на чужих грехах наживаюсь, — продолжал жаловаться Кабан.

— На каких грехах?

— Грех прелюбодеяния меня кормит и поит, всю жизнь содержу я заведения с непристойными женщинами, которые соблазняют добрых горожан. Женщин этих я обманываю постоянно и всячески обижаю. Заставляю их разные непотребства выделывать…

— Отпускаю тебе этот грех, — прервал Патер поток красноречия, — Тяжкий грех, но отпускаю, потому что есть на тебе более тяжкий грех человекоубийства, который утянет душу твою в ад неминуемо, хоть есть на ней меньшие грехи, хоть нет их. Почему твои люди убили вчера моего друга, которого мы хороним сегодня?