Хорошая жизнь

- Вот тебе раз, матери родной дела нету! Замысел твой, говорю, давно вижу, только не бывать тому во веки веков.

- Она без ума меня любит, вы не можете ее понимать, она нежная, застенчивая.

- Любовь хорошая, говорю, от поганки ото всякой распутной! Она тебя, дурака, на смех подымает. У ней, говорю, дурная, все ноги в ранах.

Он было и окаменел: глядит себе в переносицу и молчит. Ну, думаю, слава тебе, господи, попала по нужному месту. А все-таки до смерти испугалась: значит, видимое дело, врезался, голубчик. Надо, значит, думаю, как ни мога, поскорей ее добивать. Советуюсь с кумом, с Чайкиным. Надоумьте, мол: что нам с ними делать? Да что ж, говорят, прихватить надо и вышвырнуть ее, вот и вся недолга. И такую историю придумали. Прикинулась я, что в гости иду. Ушла, походила сколько-нибудь по улицам, а к шести часам, когда, значит, смена Чайкину, тихим манером - домой. Подбегаю, толк в дверь - так и есть: заперто. Стучу - молчат. Я в другой, третий - опять никого. А Чайкин уж за углом стоит. Зачала я в окна колотить - альни стекла зудят. Вдруг задвижка - стук: Ванька. Белый, как мел. Я его в плечо со всей силы - и прямо в горницу. А там уж чистый пир какой: бутылки пивные пустые, вино столовое, сардинки, селедка большая очищена, как янтарь розовая, - все из лавки. Фенька на стуле сидит, в косе лента голубая. Увидала меня, привскочила, глядит во все глаза, а у самой аж губы посинели от страху. (Думала, бить кинусь.) А я и говорю этак просто, хоть, по правде сказать, даже продохнуть не могу:

- Что-й-то у вас, говорю, - ай сговор? Ай именинник кто? Что ж не привечаете, не угощаете?

Молчат.

- Что ж, говорю, молчите? Что ж молчишь, сынок? Такой-то ты хозяин-то, голубчик? Вот куда, выходит, денежки-то мои кровные летят!

Он было шерсть взбудоражил:

- Я сам в лета взошел!

- Та-ак, говорю, а мне-то как же? Мне, значит, от твоей милости с сучкой с этой из своего собственного дома выходить? Так, что ль? Пригрела я, значит, змейку на свою шейку?

Как он на меня заорет!

- Вы не можете ее обижать! Вы сами молоды были, вы должны понимать, что такое любовь!

А Чайкин, услыхавши такой крик, и вот он: вскочил, ни слова не сказавши, сгреб Ваньку за плечи, да в чулан, да на замок. (Человек ужасный сильный был, прямо гайдук!) Запер и говорит Феньке:

- Вы барышней числитесь, а я вас волчком могу сделать!

(С волчьим билетом, значит.)

- Хотите вы, говорит, этого ай нет? Нонче же комнату нам ослобонить, чтоб и духу твоего здесь не пахло! Она - в слезы. А я еще поддала.

- Пусть, говорю, денежки мне прежде приготовит! А то я ей и сундучишко последний не отдам. Денежки готовь, а то на весь город ославлю!

Ну, и спровадила в тот же вечер. Как сгоняла-то я ее, страсть как убивалась она. Плачет, захлебывается, даже волосы с себя дерет. Понятно, и ее дело не сладко Куда деться? Вся состоянье, вся добыча при себе. Ну, однако, съехала Ваня тоже попритих было на время. Вышел наутро из-под замка - и ни гугу, боится очень и совесть изобличает. Принялся за дело Я было и обрадовалась, успокоилась, - да ненадолго. Стало опять из кассы улетать, стала шлюха эта мальчишку в лавку подсылать, а он-то и печеным и вареным снаряжает ee! To сахару навалит, то чаю, то табаку... Платок - платок, мыло - мыло, - что под руку попадет... Разве за ним углядишь? И винцо стал потягивать, да все злей и да злей. Наконец того, и совсем лавку забросил: дома и не живет почесть, только поесть придет, а там и опять поминай как звали. Каждый вечер к ней отправляется, бутылку под поддевку - и марш. Я мечусь как угорелая - из кабака в лавку, из лавки в кабак - и уж слово боюсь ему сказать совсем босяк стал! Всегда красивый был, - весь в меня, лицом белый, нежный, чистая барышня, глаза ясные, умные, из себя статный. широкий, волосы каштановые, вьющие... А тут морда одулась, волосы загустели, по воротнику лежат, глаза мутные, весь обтрепался, гнуться стал - и все молчит, в переносицу себе смотрит.

- Вы меня не тревожьте теперь, говорит, я могу каторжных дел натворить.