— Почему у вас сложилось это мнение? — Вежливость требовала пригласить Фирона на чашку чаю, но благоразумие подсказывало: потом от него будет не так легко избавиться. Дождь перестал. Можно с тем же успехом поговорить и на улице.
— Из-за ее поведения. Когда она только приехала, однажды утром она явилась в конюшню и спросила, сколько я беру за постой. Она хотела купить коня и держать его в конюшне неподалеку. Мы договорились о цене, и она спросила, не слыхал ли я о подходящем коне, которого выставили на продажу. Ей нужен был гунтер, но не тяжеловес. Я не знал, продается ли где такой конь, но подсказал, когда начинаются ближайшие лошадиные аукционы. Предложил поехать туда вместе с ней, чтобы помочь выбрать коня. Она ответила, что справится и сама; если честно, обрезала меня довольно грубо. Ну и ладно, подумал я, тогда сама и справляйся, только потом не жалуйся, если привезешь какую-нибудь клячу с провислым крупом и искривленными бабками, одноглазую и со скверным характером! Но она купила Меченого, который оказался славным и покладистым. Он был в неважном состоянии, потому что предыдущие хозяева плохо с ним обращались, но у него не было ничего такого, что нельзя было поправить, излечить нормальным питанием и заботой. В общем, я понял, что в лошадях она разбирается.
Мередит с трудом подавила улыбку. Видимо, после покупки Меченого Гарриет сильно возвысилась в глазах Фирона. Способность отличить хорошую лошадь от плохой являлась важным качеством в его шкале ценностей.
— Но понимаете, в чем дело? Ей непременно нужно было выбрать коня самой. И так же во всем. Взять хотя бы готовку. Любая нормальная женщина довольна, если может взять и без затей зажарить кусок мяса, а к нему отварить овощи. Лично мне нравится простая еда. Не люблю я эти соусы; не видно, что там под ними. Люблю точно знать, что у меня в тарелке. Но нет, Гарриет непременно нужно было стать лучшей кулинаркой во всей округе. Она терпеть не могла, когда у нее что-то не получалось. Не любила ошибаться. Поэтому я решил, что в прошлом она пережила какой-то сокрушительный удар — и до сих пор не может с ним справиться. — Том пожал плечами. — Мне казалось, ей нужен человек, способный о ней позаботиться.
— Но насколько я поняла, таким человеком стали не вы, — заметила Мередит и тут же поняла, что вырвавшиеся у нее слова прозвучали довольно грубо. Ну и пусть! Том постоянно говорит о своей любви к простоте, значит, не ему обижаться.
— Я не набивался! — проворчал Фирон. — Хотя что во мне такого плохого? Ну, сапоги у меня грязноваты и пахнут навозом. Так ведь я целый день при лошадях! Нет уж, извините!
— Я имела в виду совсем другое.
— Ничего не другое. Ну и ладно. Все взаимно, дорогуша. Скажем, по мне такая женщина, как вы, попросту несносна, и никакие ваши добродетели ничего не возмещают. Гарриет иногда доводила меня до белого каления, зато возмещала свои недостатки в другом отношении…
— Меня от вас тошнит! — в ярости проговорила Мередит. — От всех вас! Вы хотите сказать, что она была сексуально привлекательной. Считаете себя таким неотразимым?
— Сначала попробуйте, а потом говорите! — В глазах Фирона снова заплясали насмешливые огоньки. — Если захотите, вы знаете, где меня найти. — Он повернулся и не спеша зашагал к своему «мерседесу».
Мередит, вне себя от бешенства, влетела в дом и, посмотрев на телефон, взмолилась про себя: «Алан, пожалуйста, не звони мне сейчас! Я наговорю тебе такого, о чем потом пожалею!» К счастью, телефон молчал.
Шло время; Мередит размышляла о Парди, и молчание телефона перестало казаться ей благом.
Маркби не мог ей позвонить, даже если бы и захотел. У старшего инспектора были другие заботы. Вернувшись в полицейский участок, он увидел в коридоре Пирса. Сержант явно ждал его.
— Сэр, приехала миссис Тернер, мать Парди. Отец Парди был ее первым мужем. Сейчас с ней беседует констебль Джонс.
— Быстро примчалась! — заметил Маркби. — Как она обо всем узнала?
— В личных вещах Парди я обнаружил письмо от нее и позвонил в тамошний полицейский участок, чтобы ее известили, — ответил Пирс.
Маркби кивнул.
— Молодец! Ну и как она?
— Славная женщина. Честно говоря, я представлял ее себе совсем другой.
Маркби распахнул дверь своего кабинета. Констебль Джонс беседовала с невысокой, бледной, аккуратно одетой женщиной лет сорока с небольшим. На столе перед ней стояла наполовину пустая чашка с чаем. Когда Маркби вошел, констебль Джонс встала. Маркби кивнул в знак одобрения и знаком показал, что она может идти. Затем он придвинул к себе стул и сел рядом с миссис Тернер. Та смотрела на него испуганно, моргая покрасневшими, заплаканными глазами.
— Миссис Тернер, примите мои соболезнования, — сказал старший инспектор. — Представляю, какой это для вас удар.