Хорошие девочки плачут молча (СИ)

Я бы просто не пережила этого личного ада, когда понимаешь, что ничего уже не изменить, что теперь остаётся только принять ситуацию и понуро уйти в пустоту, чтобы не мешать любимому. Больше не мешать.

Я не раз пыталась донести это до Михаила, но он лишь отмахивался от моих умозаключений.

— Я сказал, что хочу видеть тебя своей женой, значит, хочу. Я ещё никому не делал предложения так настойчиво, и никто так упорно не увиливал от прямого ответа.

Он ставил мне это в вину, как бы намекая, что я просто ищу повод отделаться от него. Эх, если бы он понимал меня, знал и чувствовал всю боль, которая не покинула моё тело полностью, не вышло вместе с ребёнком, а просто спряталось глубоко внутри!

Если бы испытал хотя бы толику той липкой паутины беспомощности, в которой я барахталась до сих пор, он бы не упрекал меня за сомнения.

И всё же надо было выбирать сторону. И я решилась.

Пусть так, пусть я не раз об этом пожалею, но сдамся на милость судьбы. Выберу жизнь. Любовь. Радость.

Я написала заявление на увольнение и начала паковать чемоданы, радуясь, что так и не распаковала некоторые вещи. Будто знала или надеялась, что Миша меня найдёт в серой тоске и увезёт с собой.

Туда, где голубое небо и сверкает радуга.

Отец позвонил через день после того, как в отделе стало известно, что я их покидаю.

— Ты решила вернуться? — спросил он как бы между фраз «рад тебя слышать!» и «всё ли хорошо?».

— Да, — ответила я. — Завтра приеду, хочу повидаться.

Разговор, который нам предстоит, лучше вести с глазу на глаз. Вечером.

— Буду к ужину. Скажи кухарке, чтобы приготовила гуся.

Отец ничего не ответил. Думаю, он уже подозревал, что причина для моего отъезда из Тулы довольно веская. И что лучше её услышать из первых уст.

Вечером я была в Москве и сидела в нашей столовой, как будто не было ни смерти мамы, ни моей внезапно нашедшей отклик любви, ни потери ребёнка, ни бегства. Ничего не было, и всё ещё впереди.

— Ты почти ничего не ешь, — укоризненно заметил отец и посмотрел с такой теплотой, что у меня перехватило дыхание.

Я словно почувствовала, как мама села справа от меня, где всегда было её место. Она обычно сидела молча, но её присутствие уже придавало ужину торжественность званого вечера.

Мама, если бы узнала, что я сейчас собираюсь сказать, непременно накрыла бы своей ладонью мою и приложила указательный палец к губам в знак молчания.

«Не стоит говорить плохие новости за ужином. Это отравит весь вечер и тебе, и тому, кому ты их принесла», — учила меня она, а я всегда старалась быть прилежной ученицей, заслуживающей её похвалу.

Родители любили друг друга так деликатно и в то же время преданно, что в юности я считала их отношения идеальной, трепетной любовью. Ссоры между ними, конечно, случались, но никто и никогда не опускался до оскорблений. И меня они оба холили и берегли.

Мне нечего было рассказать психотерапевту, тут уж шутка попала в молоко. И вот сейчас я должна выбрать: быть и дальше удобной, достойной дочерью или уйти за любовью.

— Всё очень вкусно, папа! — улыбнулась я, попробовав десерт. Панакотта. Отец не забыл, что я люблю именно её. — Мне надо с тобой поговорить.

— Ну наконец-то! А то я думал, ты и сама не знаешь, зачем решила вернуться.

Он был серьёзен, но тревогу, залёгшею в уголках его глаз, я угадывала почти интуитивно.

— Ты не рад?

— Смотря в чём причина, — он вытер рот салфеткой и встал, бросив её на стол.

Я почувствовала, как у меня вспотели ладони, но выбор давно сделала. Я не боялась реакции отца, угадывала, что она будет бурной, что услышу много обвинений, пренебрежительно брошенных в лицо. Меня страшили не они, а та правда или её иллюзия, которую он может сказать.

Михаил тебя просто использует. Или жалеет, что для меня было бы ещё хуже.

— Я не останусь на ночь, — сказала я сразу, как только мы оказались в его кабинете.

— Я уже понял, ты не принесла вещи.

Мамин портрет висел справа над столом. Она была изображена незадолго до болезни. Ещё цветущая, полная достоинства и сдержанной грации, смотрит как бы с укоризной, но мне хочется верить, что она бы меня поняла.

— Вот как значит, — в этой фразе сквозило разочарование. Папа всегда подозревал, что я не дотягиваю до светлого образа мамы.

А когда ожидаешь определённого поведения от близкого, он всегда рано или поздно оправдывает это ожидание.

— Через два дня я улетаю в Прагу. К Михаилу. Мы решили быть вместе, — произнесла я медленно, но в конце фразы скомкала слова. Плохо, но терпимо. Имею же я право нервничать!

Отец молчал. Сидел, откинувшись в кресле, и смотря на меня так холодно, что по спине пробежали мурашки. Мне вдруг захотелось обхватить себя руками и опустить голову. Но я не сделала ни того ни другого.

Я всё-таки была хорошей ученицей своих родителей. Бьют тебя — сделай вид, что тебе смешно, обливают презрением — прими равнодушный вид.

Эти уроки пошли на пользу. Я почти бессознательно, инстинктивно спокойно выдержала его взгляд, не спеша оправдываться. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела в глаза, не опуская подбородка.