Хорошие девочки получают все

– Послушай, Бэннинг, я целый месяц буду работать за троих и подготовлю все так, чтобы оставшиеся сотрудники могли осуществить запуск товара и без меня. И еще найду новых людей – таких, кто действительно хочет работать и зарабатывать. Мой отпуск не обсуждается – он был одним из условий, на которых я согласилась на эту работу.

Бэннинг погружается в кресло, и на его лице появляется ухмылка, заметив которую маленькие дети с ревом убежали бы к своим мамочкам.

– Вам пора бы понять, мисс старший вице-президент, что в бизнесе все может быть предметом переговоров. Если бы ты помягче относилась к подчиненным, может, они больше старались бы, видя в тебе хорошего человека. Кстати, что случилось с твоей секретаршей?

– Хорошего? А что значит «хороший»? Скучное слово, которое употребляют скучные люди! Моя секретарша не хотела работать на женщину, а уж тем более – на женщину моложе ее. Ее час пробил, когда она отказалась помочь мне сшить документы для заседания совета директоров, заявив, что это, видите ли, не входит в ее обязанности, после того как я сама всю ночь просидела у копировального аппарата. Впрочем, это – давно позади. Приятно, что у моей новой помощницы, похоже, действительно есть мозги.

– Значит, прошлый месяц давно позади? Так это теперь расценивается?

Вновь нарезаю круги по кабинету и чувствую, как во мне пробуждается итальянка. Бабушка бы мной гордилась.

– Я слишком много работаю сама, чтобы мириться с чужой ленью.

Вот дерьмо! Не могу поверить, что произнесла это, – точно так говорил мой отец. Он уже пять лет как умер, а я все еще ясно слышу, как он орет на маму по среди ночи, выпив кружку пива, а точнее – кружек семь.

«Я слишком много работаю, чтобы жрать эту бурду».

«Я слишком много работаю, чтобы слушать твою болтовню о детях».

«Я слишком много работаю, чтобы мириться с твоей ленью».

Мотаю головой, пытаясь выбросить из нее эту дрянь. Бэннинг продолжает говорить, но до меня долетает лишь окончание фразы:

– … быть хорошей?

Глубоко вздыхаю:

– Прости – я не расслышала, что ты сказал?

Он удивленно смотрит на меня:

– Я… С тобой все в порядке? Ты какая-то бледная.

«Никогда не показывай слабости. Лучшая защита – нападение».

– Все отлично. Просто не привыкла начинать неделю с выслушивания крика придирчивого начальника. Что ты там говорил? – Пытаюсь говорить нежнейшим голосом – «слаще, чем мокко с тройным шоколадом и дополнительной порцией сливок», но это не действует.

Видимо, Бэннинг принадлежит к категории фанатиков здорового питания, которые не едят сладкого.

Опять он встает со стула.

– Здорово. Тогда как можно более придирчиво проанализируй то, что я сейчас скажу. Думаешь, ты – замечательная начальница? Так давай заключим пари.

– Что? Пари? Какое пари? – Кажется, у него поехала крыша.

Вероятно, от перенапряжения – нелегко все же быть главным исполнительным директором круп ной корпорации, когда тебе тридцать пять. Может быть, он не выдержал и надорвался?

И теперь я могу рассчитывать на его место.

Осматриваюсь по сторонам. После небольшого ремонта мне бы здесь было вполне комфортно. Думаю, надо позвонить Тессе и…

– Кирби? Ты меня слушаешь?

Проклятие! Придется слушать, по крайней мере пока его действительно не увезут отсюда в смирительной рубашке.

– Да, конечно. Какое пари? И еще, позволь спросить, из самых лучших побуждений: ты, случайно, не принимаешь какие-нибудь лекарства? – Широко улыбаюсь, надеясь, что моя улыбка неоднозначно выражает мысль: «Все будет хорошо, просто подожди – сейчас принесут ксанакс[6]».

Бэннинг вскидывает голову и смотрит так, будто это не у него, а у меня нервный срыв.

– Что? Нет. Хотя да, я принимаю витамины, но… А-а-а, черт! Опять я попался на твои уловки! Я говорю о твоей должности. О поездке в Италию. О твоих офигенных организаторских способностях. И предлагаю заключить пари.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но если тебя это успокоит, то, пожалуйста, объясни мне. – Прислоняюсь к стене и прячу руки за спину, чтобы он не видел, как я впиваюсь ногтями в ладони.

«Никогда не показывай страха, трусишка».

Прекрасно. Это тоже из репертуара моего отца, человека, чье представление об организаторских способностях сводилось к тому, чтобы бить по голове каждого, кто ему возражал.

– Ну, давай, говори. Какое пари?

– Если за ближайший месяц сумеешь добиться, чтобы хоть один человек – любой – назвал тебя хорошей, милой, славной, доброй и тому подобное, можешь ехать в Италию. Если нет – останешься здесь и будешь работать. – Он складывает руки на груди, и вид у него при этом делается удивительно, тошнотворно, омерзительно самодовольный.

– Спятил? Думаешь, я рискну давно запланированной поездкой в Италию – и билетами, не подлежащими возврату, стоит добавить, – ради какого-то ребяческого пари? Мы что, в младших классах? – Я так разъярена, что почти чувствую, как мои волосы встают дыбом.

Интересно, можно ли умереть от ярости?