Хорошие и плохие мысли (сборник)

На небе движущиеся галочки птиц, будто кто-то щедрой рукой подбросил их и рассыпал. Бесплатное удовольствие: сколько влезет, время не ограничено, стой со вскинутой головой, провожай их взглядом. Восторг и тревога, будто проснулся или что-то важное понял, но отвлекли, заговорили и позабыл. Или напоминание о чем-то, стоишь со вскинутой головой, тщетно пытаясь понять. Птицы все выше и выше. Или это медленно удаляется от неба пол комнаты?

Откуда они берутся на сером осеннем небе, в их устремлении чувствуется знание цели. Их много, с разных сторон собираются, словно черная вышивка на сером холсте. Скоро они начнут кружить над домами, готовясь к перелету в теплые, благодатные страны. А я останусь в сырой, замерзающей Москве. С гриппом, с простудами, с головной болью; в кафе, в метро, ежась на ветру улиц, поднимая голову вверх, к крышам московских небоскребов и особняков-карликов, где птица, раскинув крылья, скользит на ветру, отдавшись его силе, и ветер несет ее с раскрытыми объятиями над городом. А ты механически, чем-то постоянно воодушевляя себя, живешь, выжимая из иллюзий капли адреналина, потом, застыв перед зеркалом, вспоминаешь: крыльев-то нет, – а как же летел?

Кормушка

Кормушка продается в антикварном магазинчике – она сделана из бумажного пакета молока, какие обычно продавали в универмагах лет пятнадцать назад. Только разукрашена она ярким зеленым фломастером. А стоит сто рублей. На кормушке написано: «Птицы, приятного вам аппетита!»

В школе нас учили делать кормушки, надо было найти пустой картонный пакет из-под молока, вымыть в горячей воде, вырезать с одной стороны дверку, довольно большую, чтобы воробей, синица или снегирь могли залезть внутрь. Даже рассказывали, как правильно привязывать ниточку. Только мы тогда не дотягивались до веток, чтобы повесить свою кормушку, а то ведь птицы низко обедать не любят. Им подавай туда – ближе к небу, в самую гущу листвы.

Гусята

– Оказывается, раньше ученые-микробиологи специально заражали себя бактериями и умирали, изучая симптомы болезней. Вот какие были самоотверженные люди! А я вот начинаю чувствовать симптомы старости. Становишься ограниченным, мечтаешь о вкусном обеде, о пледе и газете, по-настоящему интересуют всего несколько человек, и еще думаешь, как бы продержаться на работе до пенсии. Слабеешь. Отдышка и валидол под язык, когда покалывает сердце.

Страшно это – стареть. Не сбежишь. Не приостановишь. Уж лучше думать о птицах.

– Пап, что ты думаешь о птицах.

Отца мой вопрос не удивляет. Он привык, что я выделываю всякие неожиданные вещи и задаю дурацкие вопросы.

– Птицы интересны, хитры и загадочны. У бабушки на Кубани... Помнишь, мы как-то летом ездили туда. Эти улочки с домами в глубине, оплетенные виноградом изгороди, небольшой пруд неподалеку... Я как-то гостил на летних каникулах, а бабушка взяла инкубаторских гусят. Они сами отыскали этот пруд. Уходили и приходили в строго определенное время. Грязные, довольные, с полными зобами, рядком возвращались с пруда. Вскоре у них появился вожак, который их вел, а они шли вразвалочку, уважительно покрякивая. Иногда так приято было поймать гусеночка и держать его, желтого, пушистого в ладонях.

Эка птица…

– Все никак не пойму, что ты за птица. Ты вроде как здесь ненадолго и ждешь, когда дунет ветерок и понесет тебя дальше… Ты вроде бы здесь, а вроде бы всегда и где-то в другом месте. И непонятно, чего ждать от такого человека...

Я оставляю его слова за спиной, по пояс в море подкрадываюсь к камням– волнорезам, на одном из которых сидит неизвестная мне птица. У нее длинный клюв и веселая сине-зеленая расцветка, а ветер колышет едва заметный зеленый хохолок. Может быть, это удод. Наши московские птицы подняли бы это чудо на смех. Птица насторожилась, развернулась боком, тоже рассматривает меня настороженным ониксом глаза.

Непонятные мы птицы друг для друга.

Цапля

Кое-как, через заросли, пробрались к архангельскому дворцу. Бродили вокруг битой колоннады. Сквозь забитые фанерой, затянутые паутиной окна не было видно, что там внутри. Створки огромных дверей дворца были заперты, опечатаны, ни одной лазейки внутрь. Сидели на ступеньках колоннады, рассматривали серо-желтую потрескавшуюся штукатурку и барельефы с изображением сцен из античной пьесы. В фанерных домиках, напоминающих заброшенные ульи, под замками притихли статуи львов, укрытые от посторонних глаз и дождей. Дворец, где некогда заседал император Александр и его иностранные гости, теперь медленно превращается в пыль, развевается по ветру вместе со своими чайными домиками.

Лужайка дворцового парка подстрижена перед съемками клипа эстрадной певицы, на ее собственные деньги. На слепые окна старенького дворца гордо поглядывает военный санаторий, за ним – река с крошечным полуостровом. По реке, заросшей ряской и белыми лилиями, скользит неприметная стая уток.

– Ой, смотри, вон цапля, – прошептал он, отрываясь от моих губ.

– Где?

– Вон...