Хорошие люди

— Всюду ты суешь свой паршивый нос! Пришел! Нарисовался! Шляются где-то, шляются, а потом начинают лезть со своими советами!

— Ты же сам просил помочь!

— Иди-иди отсюда, помощничек…

До чего же быстро человеческий голос может изменить свою окраску! В одну минуту, в доли минуты он может налиться гневом и стать чужим. Станислав не слышал больше отца. Он не слышал, какие слова тот произносил. Он только воспринимал отцовский голос — хриплый, почти сиплый, в конце фраз переходящий чуть ли не в яростный шепот — грубый и чужой, чужой, чужой…

В первые минуты Станислав решил, что у отца хорошее настроение, и почти повеселел; тревога исчезла, хоть и сбылось предположение, которое он сделал, когда увидел машину около дома. Отец вполне дружелюбно встретил сыновей: «Ага, явились? Молодцы!..», и — такой поворот. Станислав готов был заплакать от обиды. Он слышал все тот же убивающий голос — и желал теперь сказать что-нибудь резкое, тоже — грубое и черное, что-нибудь такое, от чего бы отец навсегда потерял способность хамить изо дня в день, хамить всем и всегда, хамить голосом спокойным, почти вежливым, и вот таким, как сейчас — почти шипящим от злости, в котором нет ничего близкого, родного.

Станислав взялся за ручку двери, хотел молча войти в горницу, хотел показать отцу спину — и ничего больше; Станислав приоткрыл было дверь, но, приняв неожиданно дерзкое решение, повернулся к отцу лицом и сказал, ясно выговаривая каждое слово (как его учила Елизавета Ивановна, географичка), ясно и с мстительным чувством:

— Интересно, за что только уважает тебя Тамара Акимовна!

И вошел в горницу.

Бабушка Варвара возилась с кучей белья, как попало наваленной на кроватях. Она что-то считала, что-то шептала про себя; увидев Станислава и Юрку, сокрушенно сказала:

— Видите? Дом не продан, а ваш отец уже перебирается.

— Не обращай внимания, бабуля, — сказал Станислав. — Успокойся. Я, например, никуда переезжать не собираюсь.

Старушка всплеснула руками:

— Никак с отцом поругался?

— Зачем мне с ним ругаться? Я сам по себе…

Но Клавдий Сергеевич уже был в комнате. Он быстро пересек горницу, схватил сына за воротник рубашки и прохрипел:

— Ты с кем так разговариваешь, щенок? Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать, если захочу? — Отец сильно тряхнул Станислава, — Тамарку не трожь, молокосос! Уже разнюхали, мерзавцы! Ну, я с тобой поговорю…

Станислав вырвался из цепких рук отца.

— А я с тобой и говорить не хочу, негодяй!

Отец побледнел, оглянулся на дверь, потом размахнулся и ударил сына.

Глава вторая Клавдий Вахтомин и Тамара Акимовна

Шифоньер в дверь так и не пролез. Пришлось его разбирать и грузить по частям на машину. Может быть, и не стоило заводить всю эту волынку, если бы Тамара на днях не заикнулась о том, что шкаф (у нее стоял старый-престарый шкаф с зеркалом, таких сейчас не делают); если бы, значит, Тамара не заикнулась о том, что «шкаф этот давно пора выбросить, потому что он портит весь интерьер в квартире».

— Что портит, это верно, где ты только откопала его, Тамарочка? — сказал Клавдий Сергеевич.

— Испокон веков стоит. Надо купить другой, — сказала Тамара Акимовна.

— Это еще зачем? — бросил Клавдий Сергеевич. — Ведь у меня совсем новый. Куда его девать?

Тамара Акимовна покраснела.

— Ты чего? — еще больше удивился Вахтомин.

Она чуть слышно ответила:

— Не надо, пожалуйста…

— Почему так?

— Не спрашивай.

— Я тебя совсем не понимаю, — Клавдий Сергеевич злился, когда что-нибудь не доходило до его сознания. — Если ты имеешь в виду, что там вещи моей Александры лежали, так мы их раздали все! Чего ты покраснела-то? Ничего зазорного здесь нет. — Вахтомин помолчал, глядя на свою будущую жену. Потом добавил: — А этот выбросим, как ты совершенно справедливо заметила.

Клавдию Сергеевичу очень нравилось говорить «интеллигентным» языком. Особенно ему нравилось во время собрания выйти на трибуну и произносить важные и очень умные слова. Вахтомин вдохновлялся, когда видел, с каким вниманием слушает его молчаливый зал, как много глаз устремлено на него — знакомых и незнакомых одновременно (поскольку во время работы люди не смотрят в глаза друг другу, не заведено такое). Вот собрание — совсем другое дело. Тут все внимание, когда ты выступаешь, обращено на тебя; эти многочисленные знакомые-незнакомые глаза внимательно изучают тебя, когда ты толкуешь о производственных темах, «иные, интеллигентные» слова так и просятся тебе на язык: «Принимая во внимание, что…», «Касаясь наболевшего вопроса…», «Следует шире привлекать молодежь для участия в…», «Мы должны создать атмосферу нетерпимости к…» и т. д. Такими словами хотел бы говорить Клавдий Сергеевич и дома, да только не с кем было.

— А этот выбросим, как ты совершенно справедливо заметила…

Очень нравилось Клавдию Сергеевичу смотреть в глаза Тамаре Акимовне. Глаза эти притягивали к себе — своей необычной красотой притягивали, незащищенностью; глаза у Тамары Акимовны улыбались всегда, даже если она и не помышляла об улыбке.