Хорошие люди

Когда затем Вениамин ушел, Станислав долго не мог успокоиться. Он начал думать о том, что в предложении друга есть рациональное зерно. В самом деле, почему Станислав так испугался? Чего? Допустим, они действительно соединят с Ольгой свои жизни. Что из того? У Ольги есть сын? Ну и что? Сын — не препятствие…

Поймав себя на последней мысли, Станислав глубоко вздохнул. В чем дело? Явился Вениамин, в шутку, наверно, наговорил здесь с три короба, а он, Станислав, и уши развесил!

Пришли на память и другие слова Вениамина — о том, что он, Станислав Вахтомин, остановился. Лучше бы Веня промолчал. О своем бездействии Станислав знал давно, ему не нужно об этом напоминать. Но вот что интересно: почему человек обязательно должен куда-то двигаться и чего-то добиваться? Если он, Станислав Вахтомин, не бездельник, не тунеядец, работает в полную силу (ибо, в конечном счете, получает удовольствие от любой деятельности); если он производит материальные ценности, приносит определенную пользу обществу, почему обязательно он должен куда-то двигаться? И почему принято считать, что Станислав кому-то чего-то должен, даже если этот, «кто-то» — он сам? Многие люди из тех, которые окружали Станислава, не очень-то стремились сделать больше того, что они делали. Их вполне удовлетворяла та работа, которой они были заняты ежедневно, из месяца в месяц, из года в год. Почему же Станислав Вахтомин должен чувствовать свою неполноценность лишь потому, что он никуда не движется?

Ему не удалось успокоить себя. Приезд в Ташкент Вениамина Барабанова не только не погасил в душе Станислава чувство недовольства собою, а, напротив, подлил масла в огонь. Если раньше Станислава и угнетали мысли о собственной бездеятельной жизни, они не приносили такого большого отчаяния в его душу, какое появилось теперь. А Веня приходил еще и еще, несмотря на то, что сдавал сессию в высшей партийной школе. Когда в первый день встречи Станислав вдруг почувствовал в Вениамине чужого человека (хоть и не признался в этом даже себе), то теперь, когда они успели о многом переговорить и о многом повспоминать, все встало на свои места. Станислав понял, что старый его друг нисколько не изменился, что он не растерял ничего из тех своих качеств, которые Станиславу всегда в нем нравились, — ни душевной чистоты, ни скромности, ни приверженности к порядку и справедливости. И если Веня Барабанов стал более категоричен в своих суждениях, то это еще не говорит о том, что он не способен выслушать чужое мнение и последовать совету друга. Наверно, партийный работник таким и должен быть — твердым в своих убеждениях, последовательным в достижении поставленной цели, мягким и сердечным человеком.

Вениамин подлил масла в пламя сомнений. Станислав понял, что необходимо что-то предпринять, что нельзя больше жить так, как он жил все последние годы. Если в первое время пребывания в Ташкенте он подавлял укоры совести мыслью о том, что принимает участие в восстановлении узбекской столицы, то теперь не мог успокоить себя таким доводом; теперь, думал Станислав Вахтомин, Ташкент преспокойно обойдется без вахтоминской помощи; теперь Станислав должен найти себя…

Он обязан найти себя.

Он, Станислав Вахтомин, непременно должен сдвинуться с мертвой точки. Он должен остепениться, как Венька; как Венька, он должен твердо встать на ноги. Тем более, что до 1971 года остался сущий пустяк…

— А что будет в 1971 году? — спросил Вениамин, когда они в очередной раз обсуждали дальнейшую вахтоминскую жизнь.

— Мне стукнет тридцать лет, — вздохнул Станислав.

— Точно! А мне — в 1970-м.

— Мы уже старики…

— Поэтому надо спешить… Кстати, я всем своим семейством еду летом к старикам… Не хочешь составить компанию?

А пока стояла зима. Декабрь выдался теплым и малоснежным; снег если и выпадал, то ненадолго: солнце тут же «съедало» его. Станислав настолько привык к климату Узбекистана, что сомневался в том, сумеет ли перенести российскую зиму, если ему придется навсегда вернуться домой. Впрочем, смешно задавать себе такие вопросы. Разве Станислав не жил в России почти девятнадцать лет?