Хорошие люди

— Вот твой разговор, смотри, — и выпятил распухшую губу. — Тебе мало? Может быть, теперь в глаз поговоришь?

— Ну, извини, не сдержался, — миролюбиво сказал Вахтомин. — Разве ты не назвал меня негодяем?

— Беру свои слова обратно, — Станислав сделал разворот на сто восемьдесят градусов и сел на диван. — Говорить нам с тобой не о чем.

— Нет, есть о чем! — Если в первую минуту Вахтомин и испытал нечто вроде угрызений совести, увидев разбитую губу сына, то после его слов, в который раз за день налившись злостью и снова вспомнив о своем отце, взвился на дыбы: — Ты мне не перечь, Стаська, хуже будет!

— Убьешь, что ли? — насмешливо бросил тот. — Хуже еще что может быть?

— Из дома выгоню, как собаку! — окончательно вспылил Вахтомин.

— Пап, не надо! — Юрка готов был заплакать.

— Воспитал на свою шею дармоеда! — кричал Клавдий Сергеевич. — У всех дети как дети, а этот…

— Я могу и сам уйти, — Станислав встал. — А ты женись, папочка, — усмехнулся он. — Может быть, Тамара Акимовна тебя и воспитает, хоть я сильно сомне…

— Чего ты мелешь, сопляк!

— …ваюсь. Скорее всего, получится наоборот. Бедная Тамара Акимовна. Хорошая женщина.

Вахтомин потерял дар речи. Он молча и зло смотрел на старшего сына, но ничего не мог сказать ему. Откуда взялись у этого мальчишки такие гладкие слова? Где он их нахватался? И ведь не боится! Ведь ни на грош не боится отца! Клавдием Сергеевичем овладела беспомощность. Сын вырос и вышел из-под его влияния.

И случилось это сегодня.

Вахтомин продолжал смотреть на Станислава угрожающими щелочками глаз. Потом повернулся и вышел, с силой хлопнув дверью. Со стены посыпалась штукатурка. Клавдий Сергеевич вышел в сени, хлопнул еще одной дверью — задрожали стены. Вахтомин шагнул на крыльцо — и грохот третьей двери растревожил соседских собак, они залились лаем.

Клавдий Сергеевич, очутившись на улице, отправился, куда глаза глядят. А глядели глаза в сторону реки, по которой плыли неясные огоньки, — наверное, шел катер; одни огоньки плыли, другие были неподвижны — огни села, отраженные в воде. Клавдии Сергеевич спустился к реке, взошел на мостки и сел там, обхватив колени руками. Он сидел неподвижно, смотрел в воду и старался ни о чем не думать. Все его чувства и ощущения были скованы. Это было состояние прострации — но сам Вахтомин не мог бы дать ему точное определение. Он смотрел в воду — и видел воду, хоть и не сознавал, что это вода. Он видел в воде отражение огней и не думал о том, откуда они взялись.

Клавдий Сергеевич потерял власть над Станиславом, и уже ничто не может вернуть эту власть.

Вахтомин никому не светил и не поддерживал энергию светильника. Он работал на современном комбинате, начальствовал, принимал участие в общественной жизни, но внутренне был очень далек от всего этого. Он говорил то, что следовало говорить, а следовало говорить то, чего требовали от него другие. Он приспособился к сегодняшнему дню, но если бы вдруг каким-то чудом вернулся вчерашний день, Клавдий Сергеевич сумел бы быстро приспособиться и к нему. Вахтомин считал себя беспартийным большевиком, и это выглядело так, как если бы первобытный человек натянул на себя шляпу и галстук. Членство в месткоме давало Клавдию Вахтомину приятную для него возможность совать свой нос в чужие дела, или выступать на собраниях с демагогическими заявлениями.

Клавдий Сергеевич переменил позу, но продолжал сидеть и смотреть на черную воду, на золотые огни, отраженные в ней. Оцепенение постепенно уходило, уступало место мрачным думам о смысле жизни — той жизни, в которой нет ни одного человека, могущего понять Вахтомина; той жизни, в которой даже матушка стояла где-то далеко в стороне от сына: никогда не противилась всем его начинаниям, но и не поддерживала их, не помогала ни в чем, если дело, которым был занят Клавдий Сергеевич, ее нисколько не касалось.

Сблизившись с Тамарой Акимовной, Клавдий Сергеевич обрадованно решил, что вот теперь-то рядом с ним будет человек, который, кажется, разделит его интересы и во всем будет слушаться его. Но Тамара Акимовна показала, что она не безголосая певунья, а самостоятельный человек, который имеет свои мысли, свои убеждения и наклонности.

Вышла луна, осветила все вокруг, новые блики заскользили по медленной воде; ночь помолодела, похорошела; село на противоположной стороне реки выступило из темноты, побежало к реке ровными рядами домов и деревьев; стали видны группки людей, возвращающихся из кино; где-то звонкие девичьи голоса выводили частушки, задорные и насмешливые.

Клавдий Сергеевич задумчиво смотрел в воду, смотрел на игру бликов, и увидел он вдруг в этой игре лицо покойной Александры Сергеевны, которая, собственно говоря, так и не успела пожить в покое и мире семьи, где глава и капли в рот не берет, не то чтобы пить запоями; Александра Сергеевна тихо отошла в другой мир, и он, Клавдий Сергеевич Вахтомин, изверг и свинья. И когда пил, был свинья, и когда бросил, остался ею. Прости, Шурочка, и давай начнем жить сызнова, без взаимных оскорблений, без скандалов, без слез…