Хорошие парни не пьют коктейли

– А ты чо за деревом прячешься? Чтобы скрыть, как тебя сзади осел дерёт? Ну так это зря – за сто километров слышно, как твое гузло рабочее скрипит.

– А ты чо к своему уроду так жмёшься – микроскопическую свистульку в его поддувале греешь? Или вы с ним близнецы сиамские? Оно и не удивительно, у вас же папка, дедка, племянник и брательник – один и тот же человек, то есть – урод инцестный.

– Ишь ты какой важный – всю свою родословную тут выложил. Только главное сказать забыл, что весь ваш род уродский от Иуды идёт и его любимых шлюшек – жабы с гадюкой.

– Что ж ты так неуважительно про своих мамку и бабку? Ну, зато хоть раз из твоего хрюкала слова правды проклюнулись.

– Ой, ты мне за правду тут не перди. Знаем мы вашу правду. У вас в учебниках так и сказано прямым текстом: правда – это ложь, свобода – это рабство, мир – это война.

– Тю, да ты свою родную школку кажись вспомнил, недотыкомка. Это у вас кромешная бессовестная людоедская ложь – новая более лучшая правда. Это вы рабы, лижущие задницы своим хозяевам, а когда вам разрешают на пять минут язык из ануса вытащить – кричите про свою великую свободу. Это вы на словах сплошь благородные защитники и бескорыстные освободители, а на самом деле маньяки серийные и мародеры тухлые.

– Если вы сами такие беленькие, пушистенькие с голубенькими глазёнками-блюдцами, то чего это вы на нас напали так по-скотски подленько, а?

– Тю! Мы на вас напали? Я, конечно, знал, что у вас всех вместо мозгов шмонька хлюпающая, но чтоб настолько в показаниях путаться – это даже для дряблой шмоньки зашкварно. Постарайся запомнить простой исторический факт – это вы, ублюдины, на нас напали.

– Ага, щас, как же. Нахрен вы нам такие утырки сдались, чтобы на вас нападать? Мы от вас обороняемся, да и то нежно, а могли бы одним плевком унасекомить.

– Да вы настолько удолбанные все, что даже не отдупляете, что делаете. На нас нападаете, а сами в своих галлюцинациях видите, как по райскому саду с ангелочками под ручку гуляете. Да только хрен вам, а не рай, в рай только людей пускают, а вы – нелюди!

– Ишь как задорно нелюдь тут про людей заливает. Слышь, зверёныш, ты в зеркало как-нибудь глянь – много нового про себя узнаешь.

– Сам-то ты в зеркало, ясен пень, ни разу не смотрелся – ни одно зеркало вида твоего обезьяньего рыла не выдержит, треснет и на говно разлетится.

– Тявкай-тявкай, собачонок, скоро на мыловарню отправишься вместе со всеми своими.

– О, смотри-ка, вонючка слово новое выучил – мыло. Вот это да, вот это прогресс. Вы же все зад лопухом подтираете, а мыться так и не научились, потому как в каменном веке до сих пор обитаете.

– А вы специально в дерьме валяетесь, потому как дерьмо к дерьму тянется.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – сказал я. – Но если вы говорите одно и то же, может быть, вы не противники?

– То есть как, не противники? – наморщил лоб молодой человек, выглядывающий из-за дерева.

– Я имею в виду, что вы оба сражаетесь на одной стороне, не друг с другом, а с кем-то другим. С теми врагами, которые коварно напали на вас, на вашу общую страну, – предположил я.

– Ну ты псих, иначе и не скажешь. Только сумасшедший может решить, будто у меня с той мразью за деревом может быть что-то общее, тем более – целая страна! – рыкнул молодой человек, прячущийся за моей спиной.

– Точно, натурально умалишенный. Такого стоит только из жалости и милосердия пристрелить, чтоб не мучился болезный, – сказал молодой человек из-за дерева.

– Давай, стреляй. Это как раз в вашем духе – беззащитных, сирых да убогих убивать.

– А в вашем духе трусливо прятаться за спинами инвалидов, стариков, женщин и детей.

– Да ты даже из укрытия выстрелить ссышь.

– Да ты сам ссышь.

– Не ссу!

– Ссышь!

– Сам ссышь!

– Спорим?!

– Спорим!

– На счет три!

– Раз!

– Два!

Вместо счета «три» возле самого моего уха взорвалось что-то жаркое и дымное. Край ствола, за которым скрывался молодой человек, брызнул фонтанчиком щепок. Лицо молодого человека, зияя широко раскрытыми немигающими глазами и пулевым отверстием по лбу, поползло вниз. Давление, оказываемое стволом ружья на мое плечо, исчезло. Обернувшись, я увидел молодого человека, лежащего на спине и взирающего на густое сплетение сосновых ветвей одним невидящим глазом – место второго глаза заняла густая кровавая воронка.