Хорошие. Плохие. Нормальные

И еще от мамы: «Не тряси одежду, в которой ты выходила в магазин. Молекулы вируса плавают в воздухе до трех часов и могут застрять в носу. Вирус держится на тканях три часа, на дереве четыре часа, на картоне двадцать четыре часа, на металле сорок два часа, на пластике семьдесят два часа. Чем более ограничено пространство, тем больше концентрация вируса».

И еще от мамы: «В Италии врачи вынуждены выбирать, кого спасать, спасают молодых».

Оба они, и отец, и мама, пугают меня до дрожи, у меня дрожат губы, дрожат нос и щеки, но я пишу обоим: «Да, я поняла, не волнуйся, я буду мыть мороженое». Отец и мама думают, что я не одна. А я здесь, на Рубинштейна, одна. Не сплю ночами, как летучая мышь.

Иногда отец просто пересылает мне что-то с новостных сайтов: «Вы должны мыть руки до и после прикосновения к слизистой оболочке, еде, замкам, ручкам, переключателям, пульту дистанционного управления, мобильному телефону, часам, компьютерам, столам, телевизору и при использовании ванной комнаты. Вы должны увлажнять сухие руки от такого большого мытья, потому что молекулы могут прятаться в микротрещинах. Также имейте короткие ногти, чтобы вирус там не скрывался».

…После вечера идет ночь. Ночь, когда лежишь без сна и слушаешь, как капает вода в кране, — самое подходящее время для глупых бесплодных размышлений: что во мне не так и какое теперь это имеет значение, раз мы все умрем.

Капает вода из крана. Не сплю ночью, как летучая мышь. Летучая мышь не дура, понимает — заснешь, тебя тут же слопают. Получается, что вся моя жизнь превратилась в страх: ночью я боюсь, а днем боюсь, что буду бояться ночью.

Ночь летучей мыши печальна и тиха.

Днем улица Рубинштейна тихая и безлюдная, все закрыто, и чужих больше нет, но ночью выходят свои, местные. Бродят тенями, наркотики продают. Будь я посмелей, я бы попробовала успокоить себя чем бог послал… травой для начала. Будь я посмелей, я бы от этого ночного одиночества начала курить, но я боюсь марихуаны как огня, еще больше, чем алкоголя. Во мне очень сильный страх потерять контроль над собой.

Я бродила по Рубинштейна, от Пяти углов до Невского, от Невского до Пяти углов… шла домой и делала вид, что ложусь спать, закрывала глаза и начинала считать капли. Пыталась разложить свой страх по полочкам. Спрашивала себя: ну, скажи, трусиха бессмысленная, чего ты боишься? Тебе ведь не страшно ходить по ночной улице Рубинштейна, по пустой набережной Фонтанки? …Не страшно.

Мне не страшно ночью вынести мусор на помойку Толстовского дома, хотя для этого нужно пройти по дворам. Я не боюсь ходить по ночным дворам. По ночным дворам движутся тени, теней я не боюсь. Но заснуть в квартире на первом этаже невозможно страшно! Заснешь, расслабишься, потеряешь контроль и вдруг проснешься от стука в окно, а там, в окне, чье-то лицо.

Купила в круглосуточной аптеке в соседнем дворе корвалол, негрустин и успокойку, обещавшие мягкое засыпание.

А вот еще одна эсэмэска от мамы: «Имей в виду, в регионе Лацио скончался мужчина, 34 года, болезнь развивалась стремительно, до заражения был абсолютно здоров». Мама — мастер полуденного ужаса. «Полуденный ужас» — это предчувствие кошмара, которое возникает у зрителя при внешнем благополучии. У нас никто не умирает, у нас ничего страшного не будет, зачем мне иметь это в виду, зачем?..

От корвалола у меня началось сильное сердцебиение, негрустин и успокойка не подействовали.

Когда меня никто не видит, я делаю странные вещи, например обнимаю деревья: прижмусь ухом и слушаю, что там внутри. Сейчас я зачем-то взяла голубой том Куприна, открыла, прочитала: «…И так как у Ромашова была немножко смешная, наивная привычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он произнес внутренне: „Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти…“»… Закрыла «Поединок», положила том в стопку, к остальным томам, встала на колени, положила голову на Куприна и стала слушать Куприна, как дерево.

…Больничная палата. Вокруг сердечные мониторы, кислородные баллоны, капельницы. Я кричу: «Моя мама здесь, она молодая, спасите ее!» Выхожу в больничный коридор, отец лежит в коридоре, ему нужен аппарат ИВЛ, но ИВЛ на всех не хватает, врач говорит: «Мне самому нужен ИВЛ», отец задыхается, я соскальзываю в темноту и слышу: «Я выиграл — и привез тебе подарок».

Это Маратик. Маратик стучал в окно и говорил: «Я выиграл — и привез тебе подарок». А я, оказывается, заснула, сидя на полу, головой на голубом Куприне.

— Ты самая приятная компания, в которой я могу самоизолироваться, — привычно натягивая на себя мой розовый халат, объяснил Маратик. — Давай сразу договоримся: в магазин ходишь ты, в маске и перчатках.

— А ты? Ты боишься заболеть?

— Я?.. Я не заболею, — высокомерно хмыкнул Маратик. — Я хочу, чтобы ты ходила в магазин, потому что мне самому лень.

30 МАРТА. БОРДОВЫЙ ТОЛСТОЙ

Цитата дня: