Хороший братец – мертвый братец

Старик замешкался с ответом и даже вроде смешался: как же, числится всезнающим, а простая задачка ставит в тупик. Однако выкрутился:

– Это у тебя надо спросить. Ты у нас главный по бесам.

Перевел стрелки на собеседника, пусть тот отбрыкивается. А Матвею что? С него насмешки как с гуся вода. Опять с вопросом полез:

– Кабан-то сильно сопротивлялся? Чувствовал, поди, что кто-то в него лезет.

– Ему хоть бы хны, – сказал дед. – В него кто хошь вселяйся, он даже не хрюкнет.

– Дальше-то что было?

– Ничего не было. Ты кабанчика приобрел.

– Про старуху объясни, – попросил Матвей, завороженный рассказом. – Как в ней бес завелся?

– Бог, выходит, попустил. Фактически разное рассказывают. Впрочем, точно никому не известно.

– Зато я знаю, – грозно сказал Матвей. – Знаю, кто виноват и что делать. Сперва Козлу морду начищу, а потом приведу за шкирку, пусть забирает своего беса.

– Опоздал, – сообщил дед. – Казлаускас с самого ранья вещички собрал, запер дом, забрался в свою «Ниву» и был таков. Даже с соседями не попрощался. Да он ни с кем и не дружил.

– Где ж его искать?

– Где всех – в Москве. Где ж еще? Иль, глядишь, в независимую Литву подался, подальше от греха.

Матвей сплюнул в бессильном негодовании:

– Вот сволочь!

– Ты, главное, Бориса Николаевича не обижай, – посоветовал дед. – Он-то ни в чем не виноват.

– Кто таков? – знакомых с таким именем у Матвея не было.

– Хряк, – пояснил дед и ушел.

И впрямь черного кабана, учитывая его возраст, жизненный опыт и солидную комплекцию, как-то неловко было звать Борькой, уместнее – полным именем и отчеством, скажем, Борисом Николаевичем. Почему Николаевичем? Просто потому, что Казлаускаса, бывшего его владельца, звали Миколасом. К тому же имелось у кабана некоторое сходство с Борисом Ельциным. Как и покойный президент, хряк держался с большим достоинством. Правда, отношение к алкоголю у них не совпадало. Забегая вперед, следует сказать, что у Бориса Николаевича – кабана, а не президента – была странная манера приступать к браге. Всякий раз он дергался и словно бы принуждал себя пить. Не сразу Матвей догадался, что это не бес, а хряк ненавидит пойло, которое Магардон вливает в него силком. Впрочем, мы не знаем, кто заставлял пить его тезку. Или что заставляло…

Матвея-то ничто не принуждало, кроме желания немного освежиться и встряхнуть мозги, чтобы обдумать, как разобраться с бесом. Он зачерпнул из фляги кружку-другую и приободрился. О чем тут думать?! Зарезать кабана, и вся недолга. Мясо продать – бабок получится куча. А бес пусть ищет себе жилище где угодно. Надо лишь подождать до завтра. Серьезные дела вершат на трезвую голову. Он принял еще пару кружек, а там и ночь наступила.

Наутро вчерашние события вспоминались Матвею смутно. Было или не было? Он вышел во двор. Никакого хряка там, разумеется, не наблюдалось. В ясном свете утреннего солнца окружающее выглядело непререкаемо реальным, обычным, не допускающим никаких глупостей вроде пьяного беса. Жаль до слез. Не отсутствие Магардона, ясен пень, огорчительно. Кому он нужен! Вот кабанчик, тот бы очень пригодился. Денег-то – ни копейки. Матвей все же решил на всякий случай заглянуть в хлев, прекрасно сознавая, что никого там нет. Странная все-таки штука человеческая натура.

Вошел и… Опа-на! Как током шибануло. Развалясь на грязном полу, дрых черный кабан. Матвей затряс головой, пытаясь вытряхнуть нелепое видение, и не сразу осознал, что кто-то кличет его по имени.

– Матюха, ты где?

Он выглянул наружу и увидел на крыльце Вована.

– Ты чего там забыл? – спросил приятель. – Гляжу, дверь в доме открыта, тебя нет.

– Иди сюда, – позвал Матвей.

– В хлев, что ли, жить переехал?

Шутник, блин!

– Иди, покажу чего.

Расчет был прост. Вован у Матвея в авторитете. Давным-давно он уехал из Березовки, жил в Саратове, темные дела крутил, а потом что-то случилось: то ли он кого-то наколол, то ли его накололи, едва унес ноги, спасибо, жив остался и головы не лишился, прятался какое-то время в Районе, а потом зарылся там, где надежнее: в родном селе. Если кто-то в жизни что-то понимает, то это Вован. Пусть он и разберется, есть ли бес или только грезится с бодуна. Если хлев пуст, Вован спросит: «Ну и чего хотел показать?»; а если удивится: «Где спер?» – значит, кабан не видение, а материальное животное. Тогда придется дополнительно выяснять, есть ли в нем бес. Хотя и без того ясно, что есть.

Вован спустился с крыльца и неторопливо двинулся на зов, трезвый до неприличия. Даже издали видно, что черепушка у него не забита захрясшим цементом, и руки не дрожат, и сердце не колотится, и сушняка во всем организме нет. Друг называется!

Вован вошел в хлев, поморгал, чтобы глаза после яркого света привыкли к полутьме.

– Видишь? – спросил Матвей, не дождавшись вопроса и не зная точно, какой ответ хочет получить.

Вован ответил вопросом на вопрос:

– Сам-то видишь?

– Вижу.

– Так с какой целью допытываешься?

Матвей был вынужден спросить в лоб:

– Что видишь?

– Окулистом заделался? – вопросил Вован насмешливо. – Я не слепой. Стопроцентное зрение.