Хороший мальчик. Строптивая девочка

Наши встречи практически всегда проходили по одному сценарию. Когда Константин Валерьевич звонил в дверной звонок, мама мягким голосом шептала мне: «Беги, открывай». И я неслась по коридору отпирать тугой замок, чтобы уже через мгновение оказаться в тёплых отцовских объятиях. Он подхватывал меня на руки и кружил перед собой. Затем мне вручали фарфоровую куклу. Новую, красивую, идеальную. И до ужаса похожую на меня. В таком же чистеньком платьице с рюшами, голубыми глазками и белыми кудряшками. Годам к двенадцати, у меня в комнате уже скопилось штук двадцать этих кукол. Самым поганым было то, что с ними никогда нельзя было играть, они же фарфоровые. Вдруг разобью, а папа решит, что я не дорожу его подарками.

После сентиментальной встречи, когда я получала свои объятия и дорогую куклу, мы шли на кухню пить чай с тортом. Попутно мама хвасталась перед отцом моими успехами, на что он всегда искренне радовался и нежно трепал меня по моей кудрявой голове. Когда с тортом было покончено, меня отправляли в свою комнату «поиграть с новой куклой». А родители оставались на кухне для очередной попытки выяснить отношения.

Я закрывалась в своей спальне, садилась на постель, располагая очередную «подружку» на стульчике напротив, и долго играла с ней в гляделки, пытаясь найти в её глазах отголоски человеческого тепла.

Как ни странно, но я очень любила эти отцовские визиты, потому что только в эти дни мне в полной мере удавалось почувствовать свою порцию любви, причём со стороны обоих родителей. Когда отец уходил, мама проскальзывала ко мне в комнату и садилась рядом, потом целовала меня в лоб и устало улыбалась, каждый раз обещая одно и то же.

— Ничего, дочка, однажды он останется с нами навсегда. Надо только ещё чуть-чуть постараться.

И я старалась.

— И ничего не менялось? — глухим голосом спрашивает Стас. Он вроде как спокоен, но мой тонкий слух чётко улавливает в глубине его тона что-то металлическое и угрожающее. Старается не показывать своих эмоций, но что-то злит его, и мне хочется куда-нибудь спрятаться от этого.

Я не врала ему, когда говорила, что не умею рассказывать о своей семье. Правда, не умею. И дело тут не столько в самих воспоминаниях или силе моего переживания. Мне элементарно стыдно. Стыдно от того, что я столько лет была безвольной куклой, являя собой разменную монету в отношениях между родителями.

Стас никак не комментирует мой рассказ, лишь иногда задаёт уточняющие вопросы. И я думаю, что так лучше. Не знаю, какой реакции я ждала от него, наверное, всё что угодно, лишь бы не пресловутое «мне жаль».

— Почему же не менялось? — слабо удивляюсь я. — Менялось, конечно, я же росла.