«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

– Какая любовница? – опешил Макс. – Ты, вообще-то, о чем?

– Ладно, не заливай, – встала руки в боки Маринка, – я все вижу! О бабе мечтаешь, конечно. Морда у тебя глупая, довольная, глазки прикрыл. Наверняка о той сучке мечтаешь!

Макс поморщился:

– Ну, ты сказала…

– Что, неправда? – взвилась Маринка. – Я все вижу! А вот о ком ты сейчас думал, а? На губах улыбочка, взор туманный…

– Исключительно о тебе, дорогая, – твердо ответил Макс. – У меня, кроме тебя, в этой жизни никого нет. Кроме тебя и Машки, конечно. Вот те крест на пузе!

И не соврал даже – у него действительно в этой жизни другой семьи не было. Да и не нужна она была ему – хватало одной-единственной, законной. А что касается другого времени…

Макс крепко обнял Маринку, та для вида немного поотбивалась, но потом позволила поцеловать себя и даже слегка потискать. Мир между супругами был восстановлен.

Макс еще раз чмокнул жену в щечку и побежал в дом – готовиться к вечерней рыбалке. Давно не сидел он с удочками на вечерней зорьке! А заодно в тишине можно подумать, как спасти Петера Штауфа. Следует по возможности предотвратить неизбежное, не изменяя при этом истории. Ни одно событие не должно пойти по-другому, все должно оставаться так, как было на самом деле. Непростая задача, но если очень напрячься…

Глава 19

Рыба клевала плохо – точнее, вообще не клевала. То ли совсем одурела от жары, то ли еще что… Макс с тоской смотрел на неподвижные поплавки и думал, как ему лучше справиться с поставленной задачей – изменить, ничего не меняя. Это посложнее, чем в известной пословице про целых овец и сытых волков…

Позади него послышался шум и из кустов вылез растрепанный, заспанный Леха-Дуреха – видно, кемарил в тенечке, спасаясь от дневной жары. Макс неожиданно ему обрадовался – тот был связующим звеном между двумя его жизнями. Единственным реальным доказательством того, что все, что с ним произошло, не выдумка, не горячечный бред. Только представить его в качестве живого свидетеля он не мог – кто же поверит Лехе, не раз и не два лежавшему в дурке?

– Садись, – кивнул Макс на травку и протянул Лехе сигареты. – Угощайся.

Тот отказываться не стал – с удовольствием затянулся куревом и благодарно кивнул:

– Спасибо, парень. Что, не клюет?

– Нет, – честно признался Макс.

– С утреца бы тебе надо, с самого раннего, – посоветовал Леха.

– Утром я буду уже в другом месте, – ответил Макс, – и в другом времени.

– А, ясно, – понял его по-своему Леха, – отпуск, значит, закончился, теперь снова на работу. К своим делам-обязанностям…

– Вроде того, – согласился Макс, – к обязанностям. Хотя очень мне не хочется…

Леха помолчал, посмотрел на воду, затянутую мелкой зеленой ряской, и спросил:

– Ты ведь муж Маринки, внучки Ивана Белоусова?

Макс кивнул – точно.

– Я Ваньку-то хорошо знал, – продолжил Лешка. – Настоящий был мужик, геройский! Мальцом удрал на фронт, воевал, почти до самого Берлина дошел. Вернулся через год после победы – весь седой, а ему ведь всего восемнадцать стукнуло. Учиться дальше не захотел, хотя и предлагали – на выбор любой техникум в Вязьме или даже педагогический институт в Смоленске. Поздно, говорит, мне науки учить, да и не по возрасту за партой с пацанами да девками сидеть. Он уже мужик был, настоящий, многое повидал… Иному на две жизни хватит. Пошел Иван Белоусов в трактористы, стал хорошо зарабатывать, женился, детей завел. А я у него в помощниках ходил, целых три года. Меня, как десять лет исполнилось, взяли на работу в колхоз. Жили мы тогда трудно – родителей не было, бабка одна, а нас, детей, двое – я и сестренка младшая. Вот я и вкалывал – ради картошки да зерна, что нам за трудодни давали. Иван мне многое про войну рассказал. С другими он делиться особо не любил, а вот со мной почему-то откровенничал. Правда, я не все тогда понимал, голова плохо работала – контузия после немцев сильная была. Да я тебе, кажись, говорил…

Макс кивнул и с интересом посмотрел на Лешку – его речь совсем не походила на речь деревенского дурачка, каким его все привыкли считать.

– Знаю, о чем ты сейчас подумал, – поймал его взгляд Леха, – мол, брешет Дуреха, несет, сам не зная чего. Верно, я и в дурке лежал, и в голове у меня часто все путается, не понимаю, чего несу. Все так… Только иногда вдруг какие-то прояснения случаются. Как сегодня. Тогда я войну как будто в телевизоре вижу, четко так, как в кино. И Ваньку Белоусова помню. Он часто один случай вспоминал – как его немецкий офицер отпустил.

Леха попросил еще одну сигаретку и продолжал: