«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

Он попытался с ходу сочинить какую-нибудь отмазку, чтобы не участвовать в мероприятии, но ничего в голову не приходило — нельзя же вдруг сказаться больным и немощным! Слава богу, он пока не при смерти. Хотя, если хорошенько подумать…

Неожиданная идея озарила Макса. У него же вчера был тяжелый нервный срыв, все видели — и родители, и сестра, и жена, и тетя Магда со своим любимым мужем. Если что — свидетелей достаточно, к тому же дядя Генрих — ответственный чиновник министерства, член НСДАП с бог знает какого года, человек солидный и всеми уважаемый. Такой врать не станет…

Макс быстро закончил бритье, оделся, чмокнул Эльзу в щеку (та тоже спешила на службу) и вылетел из квартиры. У него был в бумажнике адрес одной берлинской клиники, куда следовало обратиться в случае осложнений. Как раз нужный вариант… Адрес дал славный доктор Миллер из гжатского госпиталя.

В больнице, по словам доктора, имелось специализированное отделение для таких, как он — людей, страдающих амнезией. Работали в нем лучшие берлинские профессора, светила немецкой медицины. «Вот и отлично, — подумал Макс, — пусть меня обследуют. Может, поставят какой-нибудь сложный диагноз и освободят от общественных обязанностей. От встреч с партийными членами и прочими идейно озабоченными товарищами. То есть геноссе. А еще лучше, если вообще комиссуют по ранению. Есть же у него такой шанс? Хотя это вряд ли — офицеры очень нужны, подлечат немного и опять отправят на Восточный фронт. Воевать-то кому-то надо…»

До госпиталя Макс добрался довольно быстро, благо ехать совсем недалеко. Несколько остановок на подземке, затем десять минут на автобусе (двухэтажном!), который довез его прямо до места. Оказывается, даблдекеры ходили не только в столице туманного Альбиона, но и в Германии. Их, похоже, было даже больше, чем обычных, одноэтажных машин. Что и говорить, удобный вид транспорта — даже в час пик в салоне достаточно просторно, можно не давиться в узких проходах и не висеть на поручнях. Места хватает всем, особенно если подняться на верхнюю «палубу».

Макс заплатил десять пфеннигов и с комфортом расположился на втором этаже, откуда открывался прекрасный вид на город. Почти как в туристическом автобусе… Кондуктор прилежно объявлял остановки, и Макс немного расслабился — рассеянно смотрел в окно и любовался берлинскими пейзажами. Через десять минут он вышел на тенистой, засаженной старыми тополями улице — Ораниенштрассе. А вот и наша больница…

Большое кирпичное трехэтажное здание в готическом стиле скрывалось за деревьями в глубине сада, по аккуратным и тщательно пометенным дорожкам неспешно прогуливались пациенты в одинаковых коричневых халатах. За ними внимательно наблюдали санитары в халатах. Круглые клумбы и деревянные лавочки делали больничный сад похожим на городской парк, но гулять в нем почему-то не хотелось…

Макс вошел в приемный покой и объяснил дежурной медсестре цель своего визита — нужна срочная консультация у врача. При этом сослался на рекомендацию доктора Миллера, упомянул свой нервный срыв и сильную головную боль (и то, и другое — чистая правда). Пожилая, чопорная немка завела на него карточку, тщательно записала все данные и лишь потом важно кивнула и неспешно скрылась в глубине корпуса.

Макс остался ждать в длинном, полутемном коридоре, стены которого украшали военные плакаты. На одном из них карикатурно нарисованный Сталин с выражением растерянности и ужаса на лице пытался спрятаться за Уральскими горами, а торжествующий германский солдат с победной улыбкой водружал красное знамя со свастикой над горящим Сталинградом. Надпись на плакате гласила: «К осени — в Сталинграде, к Рождеству — в Москве!» «Как же, размечтались, — хмыкнул Макс, — будет вам Сталинград. Да такой, что потом еще сто лет помнить будете…»

Вернулась медсестра и повела в кабинет врача. Старенький седой профессор Брюкер, чрезвычайно похожий на доктора Айболита из детской книжки, стал подробно его расспрашивать — о контузии, амнезии, лечении в гжатском госпитале и приступах головной боли. Макс старательно отвечал, но особо в тему не вдавался, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнее. Опять сослался на мнение доктора Миллера — по поводу временной потери памяти, описал в общих чертах вчерашний приступ и дал телефоны родственников, чтобы те могли засвидетельствовать случившееся. Упомянул также о Генрихе Юнге, высокопоставленном дяде, который очень беспокоится о здоровье своего любимого племянника. Ложь, конечно, но что поделать…

Макс высказал тревогу в связи с тем, что приступ не позволит ему выступать перед жителями Берлина — вдруг случится очередной нервный срыв? Как он будет тогда выглядеть? Несчастный калека, не способный контролировать свое поведение? Может, доктор выпишет ему пару-тройку лекарств, а еще лучше — выдаст какой-нибудь документ, освобождающий от подобных мероприятий. А то мало ли что…