Хороший немец

Он остановился, чтобы укрыться под одним из мостов на трассе Авюс. Над ними с ревом по бетонным перекрытиям проносились военные грузовики. Она дрожала — теплее тут не было. С влажных стен капало. Надо ехать отсюда и поскорей, сменить одежду, а не ежиться от сырости. Но куда? Виттенбергплац — далеко. По крайней мере, надо выбраться из леса. Они проехали почти до конца озера Крумме Ланке, когда он заметил улицу, ведущую к Центру документации. Может, Берни там, сидит в уютном подвальчике среди своих картотек. Но чем он поможет? Джейк с беспокойством посмотрел на нее. Вся сжалась и дрожит. Все лечение прошлой недели идет насмарку. Горячая ванна. Он вспомнил, как таскал горячую воду кастрюлями в едва теплую ванну. Теперь они мчались мимо пресс-центра. Может, у Лиз найдется сухое белье, чтобы переодеться. Гражданским бывать в этом доме не положено. Но кто его не пустит, старики?

Ему повезло. На Гельферштрассе никого не было. В доме ни души. Раздавалось лишь тиканье часов. Она нерешительно остановилась у двери.

— Ты здесь живешь? А мне сюда можно?

— Скажешь, что ты моя племянница, — ответил он и повел ее в дом.

Влажная обувь, поскрипывая, оставляла мокрые следы на лестнице.

— Сюда, — сказал он, показав на свою дверь. — А я приготовлю тебе ванну.

Вода была такой горячей, что пар валил. Открыв полностью кран, он увидел бутылочку с солью для ванны, которую Лиз оставила на полке, и немного отсыпал. Вода слегка вспенилась, распространяя запах лаванды. Скорее всего, подарок длинного Джо.

Она стояла за дверью, озираясь. С платья капала вода.

— Твоя комната такая чудная. Вся розовая. Как девичья.

— Она и была девичьей. Вот, возьми. — Он передал ей полотенце. — А это лучше сними. Ванная в твоем распоряжении.

Он прошел к своему шкафу, разделся и бросил мокрую одежду в одну кучу. Достал чистую рубашку и пошел к комоду, чтобы взять нижнее белье. Когда он повернулся, она все еще стояла и наблюдала за ним. Внезапно застеснявшись, он прикрылся рубашкой.

— Ты еще одета, — сказал он.

— Да, — ответила она, и он понял, что она ждет, чтобы он ушел. Снова стесняется, боится обнажиться передним.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, хватая свои брюки. — Я буду внизу. Мойся, сколько захочешь — тебе прогреться надо.

— Я забыла, — сказала она, — как ты выглядишь.

Он смущенно посмотрел на нее, затем взял сухую обувь и направился к двери.

— Будет о чем подумать к ванной. Давай, снимай, — сказал он, показывая на платье. — Не волнуйся, подсматривать не буду. Здесь рядом комната женщины. Можешь кое-что у нее позаимствовать, она против не будет.

— Нет. У меня есть новое платье, — ответила она, разворачивая его. — Только здесь немного намокло.

— Видишь, какое удачное приобретение, — сказал он, закрывая дверь.

Спустившись, он надел ботинки, затем сел у окна и стал смотреть на дождь. Не спеша, постепенно. Но вот они, почти обнаженные, стояли и смотрели друг на друга в ванной. Он слышал, как лилась вода, но сейчас слабее, чтобы оставалась горячей, пока она отмокает. Как чужие, будто никогда не были вместе в постели. Как будто он не лежал после, глядя на ее отражение в зеркале. Но то было прежде.

Он плеснул себе в стакан из одной бутылки с этикеткой — Мюллер наверняка не будет возражать — и опять подошел к окну. Дождь лил отвесно, даже не задевая подоконника. Затяжной дождь, который может лить часами, хорош для урожая и чтобы сидеть дома. Рядом с пианино стоял патефон-автомат. Он подошел и просмотрел пластинки. V-диски,[57] трио Ната Коула,[58] явно чей-то любимец. Вынув одну из конверта, он поставил ее на патефон. Зазвучала «Охолонись и не трепись». Легкая мелодия, незамысловатые слова, чисто американская песенка. Закурив, он сел, положил ноги на подоконник и, не обращая внимания на музыку, погрузился в раздумья. Такого он вообще-то не ожидал. Настолько был уверен, как все произойдет.

Когда песенка завелась снова, он нахмурился, встал и снял пластинку. Вода перестала литься, наверху наступила тишина. Она, должно быть, вытирается, сушит волосы, закалывает их назад. Он услышал тихое шуршание, как будто мыши возились, и понял, что она идет по коридору. В его комнату. Взяв пачку пластинок, он поставил их в накопитель, чтобы больше ничего не слышать, никаких шорохов, ничего, чтоб мысли не метались. Только пианино, контрабас, гитара и монотонный шум дождя. Он снова положил ноги на подоконник. Раньше дня было мало — быстро одевались и возвращались в город. Теперь минуты тянулись до бесконечности долго, бесформенно и лениво, как колечки сигаретного дыма в пустом доме.