Хороший отец

16 июня 20.. Событие совсем скоро, через несколько часов. Он восемь дней провел в Лос-Анджелесе. Кузен Жоржи, мексиканец Боб, нашел ему работу – покрывать варом горячую крышу. Почти неделю Картер вставал до рассвета и повязывал рот платком, как разбойник, грабящий поезда на Диком Западе. Вместе с другими рабочими-мигрантами он ждал на перекрестке восточного ЛА. В 5:45 подъезжал лиловый фургон, и Картер вместе с другими забирался в кузов. Прислушавшись, можно было расслышать вой койотов на холмах и потревоженных им собак. Он чувствовал, что конец совсем близко, – такое чувство бывает, когда долго вспоминаешь забытое слово, и вот оно уже на языке. В первый день на крыше он купил пару перчаток у другого рабочего из фургона – выменял на свои часы.

На этом углу, в предрассветном сумраке, он впервые узнал, что сенатор Джэй Сигрэм, лидер президентской гонки от демократов, приезжает в Лос-Анджелес. Из водосточной канавки торчала газета с заголовком: СЕНАТОР ПОБЫВАЕТ В КАЛИФОРНИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ! Картер подобрал газету с земли. Прочел статью в желтом свете фонаря. Сигрэм собирался выступать на митинге в Ройс-холле 16 июня. Картер спросил мексиканцев, где этот университет.

– На западе города, – ответил кто-то. – Просто смотри, куда гонят на BMW все эти aguayon torneados.

Вечером после работы он на автобусе доехал до Вествуда, в толпе черных, китайцев и мексиканцев. Он разглядывал размеренный кварталами город. Здесь не то что в других частях страны, все машины были европейского производства, а за рулем, насколько он мог судить, сидели сплошь «мошонки» – в навороченных машинах, с телефонами в свободной руке. Где-то у Беверли-Хиллз его одолела тошнота: он не знал, укачало или затошнило от этого вида. После безлюдного запада рычащие улицы Лос-Анджелеса походили на автоматические раздатчики лекарств. Каждая машина – таблетка, капсула, пробивающаяся в больную кровь.

Автобус высадил его на углу Уилшира и Вествуда. Он прошел на север мимо кофеен Пита и магазинов «Модная одежда». На улицах было полно студентов в поисках дешевой забегаловки. Картер был в рабочей одежде: выпачканных варом джинсах и пропотевшей коричневой футболке. Кроссовки проплавились от жара черной смолы, которую он размазывал по крыше, и дырки с пузырями придавали им модный, непрактичный шик. Пахло от него как из легких курильщика.

Севернее Ле-Конта он свернул с городских улиц на трехполосную дорогу к кампусу, мимо зданий из розового камня. Две студенточки подсказали ему дорогу к Ройс-холлу и обозвали «замарашкой» тоном, наводившим на мысль, что одна или обе согласились бы с ним переспать, стоило чуть-чуть поднажать, как нажимают на крышку, вскрывая банку. Он поблагодарил и оставил их голодными, флиртовать с его спиной. Он заметил романские башенки Ройс-холла раньше, чем нашел само здание, построенное в 1929 году. На лужайке перед входом валялись студенты, загорали девушки в бикини, ребята в серферских шортах перебрасывались фрисби. Шум фонтана донесся раньше, чем он увидел воду и вольные всплески струй. Солнце из-за деревьев светило ему в правый бок. Рассматривая башенки, он вспоминал другую башню – в Остине, ту, с которой один человек отобрал жизнь у шестнадцати мужчин, женщин и детей, сбивая одного за другим. Он чувствовал, что гармония здесь не только архитектурная и что кусочек головоломки щелчком становится на место.

Плакаты, возвещающие о визите Сигрэма, он нашел на доске объявлений в вестибюле. Они изображали мужчину, воздевшего руки жестом триумфатора, победителя. Стоя перед плакатом, Картер чувствовал, как бьется в горле пульс. Но, когда он решил отойти, оказалось, что подплавившиеся кроссовки прилипли к полу.

На следующий день он стоял с мексиканцами на крыше, поливая себе голову холодной водой. В тени было девяносто градусов. Мексиканцы привыкли к солнцу, а у Картера здесь, тремя этажами выше земли, в топке расплавленной смолы, кружилась голова. Силуэты домов покачивались в мареве, будто сам город расплывался миражом. Он не в первый раз подумал о возвращении в Айову: сидеть бы у водопойной колоды, щуриться от острого запаха удобрений…