Хороший отец

У него теснило в груди и было некуда девать руки. Пальцы норовили сжаться в кулаки. Ее походка в этих белых брючках была, скажем прямо, чудом. Ночью, когда не транслировались матчи, студенты крутили порно. Видеотеку они устроили в туалете, коробки громоздились на высоте груди. Кто-то говорил ему, что все это копилось с восьмидесятых годов, каждое поколение добавляло новую классику. Вдоль стен выстраивались названия, и, сидя на горшке, можно было прочитать: «Рассказы бобра», «Любитель грудей», «Задний привод XII». Лежа в постели с библиотечной книгой, Дэниель слышал за стеной стоны насилуемых женщин.

«Белые штаны», – думал он сейчас. Белые штаны. Зачем ему это сказали? Теперь он только об этом и думал – прекрасная невинная девушка и студиозы, желающие содомского соития с ней.

– «Записки из подполья», – сказала она, остановившись перед потертыми томами в твердых переплетах. Вытащила с полки книгу и вручила ему. – Гоголь в следующем ряду.

Он видел, что поделиться с ним книгами – для нее волнующее событие. Она любила свою работу за возможность открывать другим миры, которые так много значили для нее.

Он увидел на обложке бородатого молодого человека в строгом костюме, но растрепанного, со взглядом помешанного. Обычно он не читал подобные книги, они казались старыми, устаревшими, ненужными. Он почувствовал на себе ее выжидательный взгляд. Не зная, что еще сказать, наугад открыл том и стал читать вслух: «Сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял, чтобы хоть как-нибудь да пожить… Другой раз влюбиться насильно захотел, даже два раза. Страдал ведь, господа, уверяю вас. В глубине-то души не верится, что страдаешь, насмешка шевелится…»

– Один из первых психологических романов, – пояснила она. – Одна из первых книг, где автор старался понять, что думают люди, а не просто что они делают.

Он положил книгу поверх блокнота, показывая, что берет.

– Мне бы это пригодилось, – сказал он. – Понять бы, почему люди делают то, что делают.

– А под людьми вы подразумеваете девушек, да? – усмехнулась она.

Он понимал, что надо рассмеяться, но тяжесть минуты и ее важность для будущего не давала раскрыть рта. Он только спросил:

– Гоголь тоже об этом? О человеческой душе?

– Нет, – возразила она, – он, скорее, сатирик.

– Вы так много о них знаете, – удивился он.

– У меня степень по литературе, – объяснила девушка. – Русские мне нравятся больше всех. Они страстные.

У него в голове мелькнула мысль, что бы сейчас ответил студент: «Ручаюсь, вы тоже», или: «Ну, если вам по нраву страсти…» Но это пахло фальшивкой. Так разговаривают в кино. Так много минут в его жизни казались фальшивыми, что он гадал, не превратился ли мир из реальности в репетицию киноэпизодов – «приятное закомство», «наперегонки со временем», «главная битва». И вести себя приходилось согласно замыслу сценариста, а не говорить то, что думаешь. Он был уверен, что русские у Достоевского живут по-другому, как и англичане времен Диккенса. Когда это началось? Пожалуй, в пятидесятых. Все подражали Хамфри Богарту или Гэри Куперу. Настоящие люди вдохновлялись фальшивками.

За шесть дней до того он зашел в оружейный магазин на улице Южного Конгресса. У него зудели и подрагивали кончики пальцев. Когда он вошел, звякнул колокольчик, просвет солнечного света в дверях превратил внутренность магазина в темную пещеру. Звон колокольчика вызвал в нем какое-то предвкушение. Глаза не сразу привыкли к полутьме и различили в формах на стенах винтовки, охотничьи ружья. За прилавком стояли бородатый мужчина и женщина средних лет. За их спинами висели поблекшие бумажные мишени. На стекле прилавка перед бородачом лежал сэндвич из булочки в форме субмарины – обертка развернулась бумажной звездой, крошки рассыпались по витрине. Женщина смотрела какую-то мелодраму по маленькому черно-белому телевизору.

Линолеумный пол, стены покрыты блеклым деревянным шпоном. Дэниел вырос в городах побережья, где на оружие было наложено табу. Больше всего в этом магазинчике его поразила обыкновенность, обыденность, словно покупка оружия не отличалась от покупки цепей на колеса или штукатурки для стен. Не было даже искусственного блеска, окружающего покупку нового телевизора, когда множество экранов переливаются галлюциногенными цветами под летний блокбастер – «Восторг!» В этом магазинчике он понял, что в стране есть места, где оружие – простой инструмент, вроде граблей и лопаты. Несколько унций металла и смазки, конечно, опасны, но ведь опасна и бензопила, и жидкость для прочистки стока раковины. Здесь не было тех мифов, которые связываются с оружием на вечеринках в Верхнем Вестсайде или на благотворительных сборах в Беверли-Хиллз. И вот он стоял на девятистах квадратных футах полутени, выбирая инструмент, который мог пригодиться или не пригодиться для работы, с которой он еще не определился.