Хороший, плохой, пушистый

Последние несколько месяцев Медведь действительно стремился не выпускать меня из поля зрения. Десять лет не прошли для меня даром: я кое-что узнал о черных котах — об их энергии и магии, которой не чувствуется в других кошках. Но если за тобой постоянно следует кот и ты не понимаешь, что это значит, ощущаешь себя самым бесполезным волшебником в Британии. Если я фотографировал других котов, Медведь часто оказывался на заднем плане, но при этом становился центром внимания. Его способность выступать в роли фотобомбы основывалась на магнетической задушевности, а не на физическом превосходстве над собратьями. Если бы Медведь нуждался в девизе своих закатных лет, он звучал бы так: «Одинок». Сознаю, я слишком увлекаюсь антропоморфизмом, и понимаю: когда Медведь сверлит меня взглядом, его заботы главным образом о мясе. Но взгляд не становился менее пристальным, когда он насыщается. Есть в этом нечто большее. Будто он преследует меня, потому что хочет спросить: «Если Господь милосерден, почему болеют дети, а мужчины постоянно воюют?» Или: «Почему, если люди так сильно любят музыку Ника Дрейка, он умер в нежном (по кошачьим меркам 122 года) возрасте, непризнанным и в депрессии?» Нельзя было острее чувствовать его доброе, взволнованное недоумение. А если к этому добавить, что обычная раскачивающаяся походка Медведя, когда он следовал за мной, свидетельствовала об артрозе, мое сердце еще больше надрывалось.

Каждый раз, уезжая к Джемме, я чувствовал легкую вину. Не только потому, что Медведь взял привычку обижаться, если меня долго не было дома. Я провоцировал его раздражение на Дебору и Дэвида, любезно согласившихся кормить моих котов. Но, немного узнав Медведя, они привыкли к его манерам. А я считал, что это ему на пользу. Они могли замолвить за него словечко своей стареющей кошке Бисквит, перед которой он шел на попятную даже после семи лет жесткой неприязни.

Помнится, лет десять назад, столкнувшись с проблемой кормления кошек, я, чувствуя себя домовладельцем и очень взрослым, уговаривал своего ближайшего соседа Боба:

— Чайник там. Чувствуйте себя как дома. Захотите, посидите, посмотрите телевизор.

Позднее я понял, насколько это звучало нелепо. С какой стати Бобу, ушедшему на покой директору школы, пить чай и смотреть телевизор в чужом доме, когда рядом у него есть свой? Но предложить нечто подобное Деборе и Дэвиду было не настолько абсурдным. Они не только с удовольствием кормили котов, но любили задержаться и повозиться с ними, особенно с Шипли, у которого, несмотря на склонность к сквернословию, с Деборой возникла тесная связь.

Однажды, вернувшись из Девона, я обнаружил, что на кухонной грифельной доске написаны имена моих котов и Бисквит, а рядом — выкладки загадочных цифр. Пришлось поломать голову. Я знал, что Бисквит — некрупная кошка, но все-таки более семи дюймов в длину. Лишь через час меня осенило, что цифры соответствуют длине хвостов. Измерения многое проясняли в отношениях Ральфа и Шипли. Заостренный, слегка изогнутый хвост Шипли казался самым большим, но был по длине вторым. Он составлял десять с половиной дюймов и был на полдюйма короче хвоста Ральфа. Хотя я бы этого не сказал из-за умело сделанного начеса на кончике. Оставалось надеяться, что измерения, выявившие, что Медведь по длине своего девятидюймового хвоста занимает второе с конца место, не усилили его меланхолию. Больше всех разволновался Шипли. Это подтверждалось тем, что я нашел его у грифельной доски, хвост торчком — он явно пытался распрямить петельку на конце.

В ноябре, уставший после ранней прогулки в дождливое утро на дальнем побережье Девона, я собрался встретить Джемму, которая работала в магазине отца, и тут нашел в телефонном автоответчике голосовое сообщение от Деборы:

— Прошу прощения. Проблема с Шипли. Отказывается есть и на вид очень вялый. Каждый раз, когда я прихожу проверить его, сидит на одном месте на подушке и почти не реагирует, если я его трогаю.

Дебора и Дэвид столкнулись с ситуацией, которую страшатся все, кто согласился присмотреть за чужими животными. Перед ними встал трудный вопрос. Они не хотели тревожить меня, поскольку я находился далеко от дома, но в то же время не решились затягивать с информацией, чтобы потом не было слишком поздно. После того как я перезвонил Деборе и обсудил проблему, они с Дэвидом были так добры, что поспешили показать кота Джорджу — калифорнийскому ветеринару, который принимал на нашей улице. Того озадачило состояние животного, он сделал укол антибиотика и велел принести кота на следующий день, если состояние не улучшится.

Вскоре я снова позвонил Деборе узнать, не стало ли Шипли лучше.

— Никаких изменений, — ответила она. — Я с ним сижу, но он очень слабый и грустный. Даже не ругается на меня.

Нас с Джеммой разделяли шесть графств, она работала в двух местах, и мы не могли встречаться так часто, как хотели бы. Теперь я находился у нее, но приходилось поступать единственно возможным образом — я уезжал, пробыв один день.