Хороший сын

— Хочешь пойти попрыгать с ними через скакалочку, Микки? — спрашивает Мелкая.

— Ни за что! Больно надо мне с ними играть.

— Ах, — говорит она и хмурит брови.

— Ты разве не хочешь поиграть со мной, Мэгги?

Я достаю из пакетика шоколадную кругляшку. У нее загораются глаза.

— Хочу, Микки.

— Тогда высовывай язык, — приказываю. — И закрывай глаза.

Я прячу пакетик в карман, кладу кругляшку ей в рот, а когда конфета съедена, щекочу ее до поросячьего визга — так, что она вообще забывает про девчонок.

4 ВОСЕМЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

Мартина стоит у дверей своего гаража. Я тебя люблю. Будешь моей девушкой? Она смерила меня этак глазами и засмеялась. Я смотрю вниз. На мне старые выцветшие коричневые штаны Пэдди с тупейшим рисунком. А под ними у меня стоит, и все из-за нее.

— В США это, как вам известно, называется «стояком», — говорит Мартина ученикам, сидящим за партами. И тычет мне в это место длинной указкой. Старшие хватают меня и тащат к туалету в Святом Кресте. Слышу, как там спускают воду. Мартина колет меня указкой в спину. Больно.

— Не надо!

Открываю глаза. Я у себя в комнате, у Пэдди под кроватью, лицом к стене — я туда забираюсь, когда не уснуть. Видимо, все-таки вырубился, потому что увидел сон. Но кто-то мне действительно тычет меня в спину. Перекатываюсь, но аккуратно — чтобы волосы не попали в пружины над головой. Но полу стоит на коленях солдат и таращится на меня. Похоже на один из этих странных снов, где просыпаешься, а оказывается, что не проснулся. Я крепко закрываю глаза. Кто-то тычет меня в грудь. Снова открываю глаза. Это солдат тычет в меня автоматом.

— Давай, — говорит он, — вылазь, пацан!

— Где моя мамочка? — спрашиваю я таким голосом, будто мне годика два с половиной.

— Ты тут чего прячешь, сопляк?

Он направляет на меня фонарик и продолжает тыкать автоматом во все места.

— Ничего, — пищу.

— Давай вниз. Пошли, — говорит он, распрямляясь.

На лестнице загорается свет. Теперь его хорошо видно. С автоматом, в камуфляже, лицо вымазано черным.

— Шевелитесь там, наверху, мать вашу! — доносится снаружи, откуда-то из-за спины. Так было, когда я смотрел «Звездные войны» в долби-стерео. Из открытого окна слышен лай Киллера. Если его тронут, я их всех поубиваю. Вывинчиваюсь из-под Пэддиной кровати. Его в ней нет.

— Где Мэгги? — спрашиваю.

— Все внизу, — отвечает.

Ма вниз без меня бы не пошла. На лестнице свет так и слепит.

— Мама! — кричу вниз. — Где моя мама? — спрашиваю его угрожающе.

— Вы что, сволочи, с ним творите?! — кричит Ма снизу.

— Мамочка! — ору я и бегу к ней. За спиной громкий топот. Передо мной возникает солдат, целится мне в лицо. Мы с ним таращимся друг на друга часа полтора, как делают в вестернах, прежде чем кинуться в драку.

— Микки! — голосит мама.

Вижу ее руку — она пытается схватить брита, но ее оттаскивают.

Он опускает автомат.

«Сюда давай», — указывает на гостиную.

Другой солдат удерживает маму. Теперь отпустил. Я обхватываю ее за пояс.

— Ничего, сынок. — Она наклоняется. — Только не плачь перед ними, — шепчет в ухо и отталкивает меня.

— Мамуль, а что с Киллером? — спрашиваю.

— С ним все хорошо, — говорит.

Всех детей запихали на диван. Снаружи слышны крики и рокот вертолета. Вспоминаю: вот поэтому мне и было не заснуть. А теперь меня затиснули между Молью, у которой на коленях сидит Мелкая Мэгги, и Пэдди, который отшатнулся, будто я прокаженный.

— Чердак осмотрели? — Из кладовки выходит здоровенный жирный уродливый солдат. Видимо, устраивает налеты не только на дома, но и на холодильники.

— Нет, — говорит тот, который привел меня вниз.

— Ну так давай осмотри! — рявкает Бастер Блуд-вессел.

— Где мой папа? — спрашиваю.

— Папы нет дома, — цедит Ма, меряя меня убийственным взглядом.

Ушел куда-то. Но он же вроде пока не пьет.

Мэгги подбегает к маме, которая сидит на папином стуле, и запрыгивает к ней на колени. Мы ждем молча. Так принято. Не обращать на них внимания, чтобы они не подумали, что взяли над нами верх. Мы смотрим друг на друга. Моль прижала коленки к груди, натянула на них белую ночнушку. Видно только ее голову, рыжую, как баскетбольный мяч, которая торчит над бесформенной кучей, а лица не разглядеть сквозь белую косметику, которой она замазывает свои десять миллионов веснушек. Похоже, она вечером ходила на дискотеку.

— Чайком нас тута, видать, не напоят? — Бастер смеется, ему кажется, что он шутит.

— Иди в задницу, — отвечает Ма.

— А, ты у нас, небось, католичка упертая, да, цыпа? — подмигивает Бастер.

— Заткни, жирняк, варежку! — выпаливаю я (это из песни Бастера), и дом чуть не грохается. Ржут даже другие солдаты. Такого со мной еще никогда не было. Я — звезда.

Снаружи доносится шум, как от тысячи громов. Женщины стучат крышками от металлических баков по земле — предупреждают членов ИРА, чтобы те смывались. Киллер на заднем дворе лает как сумасшедший.

— Псину заткните! — требует Бастер.

Киллер взвизгивает.

— Только попробуйте мне собаку тронуть! Скоты! — кричит Ма на задний двор.

Так и надо, мамуля.

Солдат встает перед камином.