Хорошо, что вы пришли...

Они много исходили в те дни, побывали в окрестных деревнях, где их горячо принимали, встречали людей, которым когда-то оказывали медицинскую помощь.

А Роза Шулова все твердила:

— Где-то здесь замучили наших пленных, я же помню, я разведчица…

Оказалось, что крестьяне в память о погибших посадили тридцать девять каштановых деревьев. Каштаны уже зацветали, готовые взметнуть к небу свои кремовые, высокие, как свечи, цветы.

Сколько теплых слов было сказано при встречах, и сколько было их, этих встреч! Их разыскала немолодая уже женщина в яркой юбке. Темпераментно размахивая руками, она громко что-то говорила, показывая на свое лицо. И как-то без перевода стало понятно, что это та самая Магдольне, Магдалина, которую во время боев ранило осколком и которой советские хирурги оказали помощь. Людмила Васильевна, кажется, как раз ее и перевязывала. Женщина то целовала всех подряд, то сокрушалась, показывая, что доктор раньше был кудрявый, а теперь лысый.

Цемин вытащил из кармана карточку, показал женщине:

— Внуки, понимаешь, внуки!

И все наперебой стали вытаскивать из бумажников, из сумочек фотографии и показывать друг другу.

А Ирина Богачева, с ее склонностью вникать в суть явлений, тихо сказала Людмиле Васильевне:

— Может быть, все, что мы делали, все, что мы приносили в жертву, и было ради этой минуты, ради будущего, ради вот этих детских снимков…

Они вообще очень сдружились за ту поездку или за те поездки — Людмила Васильевна как-то уже не могла их отделить, размежевать. Когда она смотрела в Национальной галерее Будапешта картины Эль-Греко, поразившие ее зеленовато-желтыми тонами, удлиненными лицами и глазами? Когда ездили на озеро Балатон — в первый или во второй раз? И когда был этот редкий, буковый, что ли, лес, весь залитый солнцем, а автобус поднимался в гору и у нее от бессонных ночей, от волнения, от воспоминаний вдруг закружилась голова? А когда это они с Ириной, немного отстав от остальных, шли по вечерним улицам Будапешта, мимо нарядных витрин, и вдруг спросили одна другую: "О чем ты думаешь?" Оказалось, об одном и том же — неужели был этот страшный сон — война, и они — обыкновенные женщины — участвовали в этой войне? И остались живы, имеют друзей, работают, у Ирины подрастает дочь, хороший муж, сама она преподает. Какое это счастье — быть живой, здоровой, ходить по ночным улицам и деловито обсуждать фасоны выставленных на витринах платьев!

Ирина сказала:

— Я долго не верила, что врасту в мирную жизнь. Это было главное, чего хотелось, — все забыть, найти новые интересы. А я каждую ночь видела во сне войну. Просыпалась в кошмаре и думала, господи, неужели так будет всегда? Никого из вас не искала, ни с кем не хотела налаживать связь. Это уже потом, когда училась в аспирантуре, вдруг стала замечать, что меня так и тянет к бывшим фронтовикам… И вовсе этот человек не из нашей дивизии, а все-таки родной… Так была рада, когда получила приглашение на встречу ветеранов. Спасибо тебе, Люда… Это была такая радость — побыть среди своих. Ведь мы роднее родных, правда? — она вдруг заговорила шепотом, горячо, на "ты": — Люда, я все вижу, ты натянута, как струна. Ты же здесь была не одна, ты была с мужем и потеряла-то его не в боях… Люда, я еще больше тебя уважаю за то, что ты не показываешь вида, самая веселая, самая энергичная…

За ними вернулся Попов, спросил ворчливо:

— Вы что отстаете, девочки? Вы думаете, я молоденький, чтобы бегать за вами?

— А какой же? — не сразу отозвалась Людмила Васильевна. — Неужто не молоденький?

— Правда, я и не старый еще, — сказал Попов. — Здоровье, конечно, не то. И волос не такой густой. Но еще бравый… ох, девочки, девочки, подумать только, что наш батальон первый форсировал Дунай, а он, надо вам сказать, вовсе не такой голубой, как в песнях поется, и не такой уж теплый.

— Какой же? — засмеялась Ирина.

— Мокрый. Холодный. Так о чем вы шептались, девочки?

— Ни о чем, — уклонилась от ответа Ирина.

И Людмила Васильевна сказала:

— Философствовали, что такое жизнь. И как надо жить. Ирина ведь теперь философ.

— Тоже, выбрала, называется, профессию. Вот уж не ожидал. Такая боевая была дивчина… А впрочем, разве я думал, что буду когда-нибудь прогуливаться по улицам Будапешта да еще при галстуке, да еще с такими интересными дамами?.. — и он галантно подхватил под руки своих спутниц.

Да, она часто думала о том, как надо жить, — Людмила Васильевна. И сегодня думала о том же. Сложила в стопку письма, фотографии, газетные вырезки. В сущности — вся ее биография отражена в этих бумагах, в этом "архиве".

Но она устала от бумаг. Что было, то прошло. А что будет? Как сложится жизнь дальше?

Ей захотелось побыть среди людей.

Людмила Васильевна прошла через широкий коридор — квартира уже засыпала, умолкли детские голоса, радио играло приглушенно, — спустилась по выщербленным ступенькам давно не ремонтированной лестницы, вышла во двор.