Хорошо жить на свете!

«Предлагаю выпить тот за здоровье Лидии Александровны и Леонида Георгиевича — жениха и невесты»!

Я только рот открыла, не знала сперва даже, что мне делать. Так вот он секрет-то! Ишь какие хитрые, как молчали и ничего не сказали мне!

Тут все бросились поздравлять их, кричали «ура», а уж мы с Володькой громче всех, так что Леонид Георгиевич уверял, что мы оглушим его невесту и сделаем их несчастными на всю жизнь. Потом Леонид Георгиевич стал меня дразнить, что теперь он мне дядюшка, что я должна его уважать и почтительно к его ручке прикладываться. Но я ему сказала, что уважаю только совсем седых, у кого лицо сморщено, как печеное яблочко, a что он еще до этого не дорос, a пока я могу его только любить; в доказательство этого предложила ему поцеловаться. Все закричали «ура», a дядя Коля предложил тост за «дядюшку и племянницу».

Мамочка не успела оглянуться, как я и второй бокал выпила весь до дна. Потом мне стало тепло-тепло и так весело, что я еле за обедом досидела, До того мне танцевать хотелось. Я болтала ужасно много, не помню только что, и все страшно смеялись. После обеда я стала так дурачиться и так всех задевать, что мамочка со мной справиться не могла. Потом вдруг мне сделалось как-то тяжело-тяжело, я села на стул, положила руки на спинку, голову на руки; все начало передо мною вертеться, вертеться… Потом я ничего не помню. Чувствовала сквозь сон, что меня куда-то несли, потом точно на мягкие качели положили, будто целовал меня кто-то; a там совсем уже ничего не чувствовала…

Сегодня, когда проснулась, мне сказали, что это тетя Лидуша целовала меня на прощанье. Вот скандал! Это значит, я пьяненькая была. Ну, хорошо же я себя показала: отличилась в день тетиного приезда и на прощанье тоже.

Мысли о свадьбе. — «S. и E»

Слава Богу, через два дня и мы переезжаем на дачу! Я очень рада, a то уж надоело сидеть в четырех стенах. Скучно теперь: тети нет, Володя занят экзаменами, m-lle нет; я даже о ней начинаю скучать; все-таки я не одна была. Что меня только и развлекает, это тетина свадьба; я все думаю, как это чудно. Ведь когда она выйдет замуж, то будет всегда здесь жить, и можно постоянно к ней в гости ходить. A потом у неё родятся дети — вот весело будет! Я-то сама ни мужа, ни детей не желала бы вовсе иметь, но мне хочется, чтобы у других их было побольше, — веселее к ним в гости ходить, и потом теперь я изо всей нашей родни самая младшая, всех-то я слушаться должна, a когда у тети Лидуши будет такой маленький, миленький карапузик, белый, розовый, толстый — непременно толстый, — с большими синими глазами, так уж он меня будет слушаться; еще бы! конечно будет — ведь я гораздо старше его! Жаль, что я никак ему тетей придтись не могу, только двоюродная сестра… Вот Женя, Нина и Наташа, мамочкины кузины, совсем-совсем молоденькие, Наташа даже учится еще, a «тети» мне, счастливые! Наверно они в душе немножко важничают.

Эти дни я со скуки даже уроки хорошо учила: русскую диктовку совсем прилично написала и французская бы ничего, если бы не эти противные «s» во множественном числе и «е» в женском роде. Пусть бы они себе писались, это пол беды, но чтобы их и произносить, a то так всегда забудешь. Сегодня у меня не было бы ни одной ошибки во французском, если бы не «s» и «е», a то все, то забудешь, то не туда поставишь; в двадцати четырех местах мамочка подчеркнула, a больше ни одной ошибки.

Уже почти все упаковано, сейчас иду складывать и свои вещи, a после завтра — тю-тю! До свидания, зимняя квартира!

Новый член семьи

Сегодня утром, когда мы еще чай пили, вдруг входит горничная и говорит: «Письмо барышне, Марье Владимировне».

— Мне? письмо? воскликнула я, — наверно из Японии от Андреева.

— Нет, барышня, сторож из управления принес, извольте прочитать.

Я скорее разорвала конверт и нечаянно и кусок записки, но это не важно, я ее сложила вместе и прочитала: «Непочтительной племяннице от будущего дяди, чтобы она никогда больше не говорила „одной скучно“».

— Ну, a теперь, барышня, пожалуйте на кухню, вас там «суприс» ожидает.

— Глашенька, что там? Ребенка привели? Верно на улице нашли и привели к нам? Мамочка, ведь он останется, да? Будет мне вместо брата или сестры? Мамочка… Пожалуйста!

— Хорошо, — сказала мамочка, этого ребенка я позволю тебе оставить. Ну, поди же скорей и приведи его.

Я пулей вылетела из столовой; Глаша пошла за мной. «Где, где ребенок»? — спросила, врываясь в кухню.

— Ребенок? Ишь, что барышня надумала! И точно, что ребенок, али уж больно чудной! — проговорил сторож.

— Ну-ка, полезай сюда!

С этими словами он нагнулся и вытащил из-за кухаркиного сундука чудную мохнатую, серую собаку с черной мордой, черными глазами и торчащими ушами. Во рту она держала кость, которую раздобыла за сундуком, и ни за что не хотела выпустить. Песик был такой душка, что я не выдержала и кинулась его обнимать и целовать. Он верно подумал, что я хочу отнять его кость и стал ворчать на меня, но я его все-таки схватила на руки и с костью в зубах так и потащила в столовую.