Хоровод

Графиня продолжала рассеянно гладить девушку по спине. Она все поняла. К чужестранцам на границе относились хорошо, особенно к гостям, но они всегда оставались чужими. Своя кровь всегда своя кровь, особенно когда речь идет о жизни и смерти. К тому же Элисон, должно быть, помнила, что Джок и Анна бежали, оставив ее одну. О чем она думала, уснув в майскую ночь и наутро очутившись в джедбургской тюрьме? Да и кто не дрогнет перед угрозой зверских истязаний и пыток? Нет, бремя вины целиком лежит на Анне, ей и держать за все ответ. Она бежала из страны, спасаясь от возмездия. Преданных и верных ей людей секли, вешали, им отрубали головы. Нельзя допустить, чтобы из-за нее пострадали ни в чем не повинные шотландцы.

— Госпожа, я сказала, что вы ведьма.

— Это уже не имеет значения. — Анна призвала на помощь всю свою выдержку и решительность. Настал роковой миг. Анне показалось, что она чувствует потрескивание горящих сучьев и слышит запах паленого. Теперь ее обвинят в колдовстве. У них есть свидетель. Ей придется как-то опровергнуть слова Элисон. Не графиня будет давать показания против своей служанки, а подозреваемая против свидетеля. Ее единственное спасение было в том, чтобы как можно убедительнее доказать свою невиновность.

— А Джок придет за нами ? Он ведь все может. Анна горько усмехнулась.

— Да, sans peur et sans reproche, — мягко, с чувством сказала она. Пред лицом страданий и смерти ни к чему было сердиться на Джока. Лучше уж высказать свое восхищение.

— Что вы сказали? — Элисон никогда не слышала французской речи. Анна ласково взъерошила спутанные волосы девушки.

— Я сказала, что Джок — рыцарь без страха и упрека. Конечно, он придет. Если сможет.

Будь Джок хоть трижды оборотень, он не сможет проникнуть в каменную башню, неусыпно охраняемую свирепыми джедбургскими мясниками. Но почему Элисон спросила об этом?

Дверь снова отворилась. На этот раз на пороге стоял Гесслер. Он был не один. С ним пришли священник и пара дюжих охранников. Элисон задрожала и теснее прижалась к Анне, отвернув лицо от вошедших.

— При второй степени вам предстоит познакомиться с тем, на что способны наши орудия. — Следователь Истины говорил вежливо и предупредительно.

— Убирайтесь! — крикнула Анна. Гесслер сделал знак своим подручным.

— Займитесь девчонкой.

Положив на пол топоры, охранники оторвали сопротивляющуюся Элисон от графини. Гесслер подошел к девушке и приподнял подол ее платья. Рука Анны непроизвольно взметнулась ко рту, словно желая предупредить непрошеный вопль ужаса. Вместо пальцев ног она увидела искалеченные обрубки, покрытые черной запекшейся кровью.

— А теперь покажи руки, — скомандовал Гесслер. Элисон протянула одну руку, придерживая другой разодранное платье. Гесслер схватил девушку за запястье. Анна отвернулась, закрыв лицо руками. С нее было довольно. Она не хотела видеть, что еще они сделали с Элисон. Анна вспомнила, какой грацией и изяществом были исполнены движения девушки, когда та кружилась в танце.

Не открывая глаз, Анна почувствовала на себе взгляд Гесслера.

— Вторая степень существует исключительно для вашего блага, чтобы вы воочию могли изведать, каковы наши орудия на деле. Многие не верят в них, пока не испробуют на собственном опыте. — Гесслер, казалось, удивлялся, насколько глупы и безрассудны могут быть люди.

* * *

Мы играли вам на свирели,

И вы не плясали.

Евангелие от Матфея, XI, 17

Легкая смерть

Посреди ночи Анну разбудили. Настало время третьей степени.

Руки в грубых рукавицах крепко встряхнули ее, прогнав остатки сна. Серые люди в серых стеганых одеждах рывком поставили ее на ноги и вывели из камеры. Ночь дышала ужасом. Яркий свет факелов слепил ей глаза, Анна то и дело спотыкалась, спускаясь вниз по винтовой лестнице. За факелами плясала Ночь. Молчаливые провожатые избегали смотреть на Анну. Она поняла, куда ее ведут. Все доводы, которые она собиралась представить в свою защиту, рухнули, как карточный домик. Уверенность покинула ее, сменившись опустошенностью и ужасом. Ее положение было безнадежным. Ничто на свете не могло ее спасти.

Сердце графини ожесточалось с каждым шагом. Круг жизни подошел к своему завершению. Ее часы сочтены. Она восстала против своей королевы. Под ее знаменами шли на смерть. Это была не война армий, а война людей. Она чувствовала поддержку узников, брошенных в темницы королевскими наемниками, она слышала последние напутствия тех, кто умирал с ее именем и именем Пресвятой Девы на устах. Анна видела, как ее люди шли в бой, она познала горечь и унижение отступления. Теперь настал ее час. Но последнее ее сражение будет проходить не на поле битвы, она будет стоять в темном, мрачном сыром подземелье, безоружная, беззащитная, брошенная всеми, перед безжалостными неумолимыми палачами. Она ничего не скажет им, и ее приговорят к сожжению на костре.