Хоровод

Я подошла к балконной двери и распахнула ее. Холодный сырой ветер влетел в комнату. В домах напротив во многих окнах горел свет. Внизу легким шагом пересекла двор женщина. Может быть, это была Вера, мать Каролины. Шла после спектакля и несла домой свое одиночество. Я не стала надрывать свое сердце вопросами к этой женщине: «Где твой ребенок? Стоит ли самая блестящая будущность Каролины вашей разлуки?» Я уже знала, что каждая жизнь выливается из берегов и обретает эти берега по своим собственным законам. И наши знания жизни — только лишь наши. Никто не мог ответить мне на вопрос, что погнало Викентьевну в Минск. Только она сама, будь у меня возможность спросить, ответила бы обстоятельно: «Вы же знаете, какое это барахло. Если бы я за ней не поехала, она бы меня утопила. Она и бабку свою утопила, и отца, он у нее на водных лыжах катался. А я живой хочу быть. Вот и поменяла квартиру. Хорошая квартира, такая, как и была, даже лучше: Каролина в интернате, никто над головой не гоцает».

КТО ТАМ В МАЛИНОВОМ БЕРЕТЕ?..

Старшая сестра Марианна жила по высокому счету. Превыше всего ставила и почитала искусство. Высокий счет оплачивался ссорами с родителями и вечным безденежьем. К тридцати годам Марианна не то чтобы отвоевала право быть такой, какой была, а притупила отчаяние матери. В материнских обличениях зазвучали безнадежные нотки.

— Я дала ей лучшее в мире имя — Мария! — возмущалась мать. — И что она с ним сделала? Марианна! Не считайте меня мещанкой, я понимаю, что не с имени дело. Все дело в ней самой, в Марианне, Машке, Маньке… Манька — вот ты кто! И картины твои — Маньки! И мужья — Маньки!

Она бросала выразительный взгляд на мужа, требуя подмоги, и тот рокотал по привычке, без надежды образумить дочь.

— Ты бы подумала, какой пример видит в твоем лице младшая сестра. Что ее ждет в жизни, когда перед глазами у нее такой пример?

Марианна в последние годы научилась молчать. Младшая сестра Оля жила своей жизнью, и никакой пример со стороны Марианны — ни плохой, ни хороший — ее не достигал. Марианна прерывала молчание только в те минуты, когда молчать уже не могла. Это случалось тогда, когда мать оскорбляла ее мужа Севу.

— Моя жизнь! Мое искусство! А хлеб наш! — Мать давно переступила черту, к которой люди стараются не приближаться. Это была уже не ссора с дочерью и зятем, а спор с самой жизнью. — Кому нужны эти картины с летающими по небу фанатиками? Летят! Жрать они, надеюсь, спускаются на землю?

В устах матери «фанатик» было ругательством. Им она обзывала мужа в зимнее время, когда он в выборной должности старшего по дому собирал жильцов на воскресник или писал личные письма задолжникам по квартплате.

Оля во время семейных баталий сидела где-нибудь в углу комнаты. Сидела неподвижная, как картинка, ни вздохом, ни словом не привлекая к себе внимания. Мать старалась для нее: обличала Марианну, чтобы отвести беду от младшей дочери.

Мужьям Марианны Оля симпатизировала. В первого, Андрюшку, даже была влюблена. Это был худенький, большеголовый, очень жалкий Андрюшка. Двадцать четыре года, и ничего за душой: ни квартиры, ни законченного образования, ни зимнего пальто. Бегал зимой в потертой замшевой курточке без подкладки. Оля училась тогда в седьмом классе и мечтала приодеть Андрюшку. Копила деньги. Приличный костюм стоил восемьдесят рублей. Она накопила уже одиннадцать рублей, когда Марианна развелась с Андрюшкой, и он исчез.

Второй муж, Сева, появился через два с половиной года, когда Оля училась в десятом классе. Он был покрасивей Андрюшки, хотя и не шел ни в какое сравнение с настоящими красавцами. Оля пригляделась к нему и заметила, что было в нем что-то общее с Андрюшкой, чему трудно подыскать название, нечто такое вроде выношенной замшевой курточки без подкладки. Сева поселился у них в доме только через год после того, как стал мужем Марианны. Мать о нем целый год слышать не хотела. Она так и говорила: «Слышать не хочу ни о каком Севе. Мужьям — конец! Второй для меня не существует». Оля тогда спросила Марианну:

— Слушай, почему бы тебе хоть раз не выйти замуж за кого-нибудь побогаче? Почему у тебя они все какие-то голодные и не от мира сего?

Восковое личико Марианны вытянулось, синие глаза уставились в одну точку, потом она вышла из оцепенения и ответила:

— Видишь ли, женщины всегда выходят замуж по любви. И любовь никогда не интересуется имущественной стороной. Я любила Андрюшку, а он меня не любил. Одной моей любви на двоих не хватило, и мы расстались. А с Севой у нас две любви, мы оба любим друг друга.

Оля не поверила ей. Марианна всегда не говорила, а изрекала. Какие еще там две любви? Длинный унылый Сева любить никого не мог, и его любить было не за что. Сева глядел на Марианну, как дитя на бабушку.

«Купи мне гуашь, черную и белую, а лучше целую коробку, потому что красная и желтая тоже на исходе».

«На что я куплю?» — тихим голосом, не раздражаясь, спрашивала Марианна.

«Да, да, — кивал Сева, — у тебя опять нет денег. Тогда надо попросить у Василия».