Хосе Рисаль

А детей у них много, и все в Каламбе видят в этом верный признак благоволения высших сил. Ибо, по филиппинским понятиям, счастье означает прежде всего высокий статус, здоровье и многодетность. (В понятие счастья филиппинцы не включают богатство — оно есть производное от трех основных компонентов.) Всего детей одиннадцать — девять дочерей и два сына. Хосе — седьмой ребенок. У него пять старших сестер — Сатурнина, Нарсиса; Олимпия, Люсия и Мария, старший брат Пасиано и четыре младших сестры — Консепсьон (умерла в младенчестве), Хосефа, Тринидад и Соледад. И это очень хорошо для Хосе (или, как зовут его в семье, Пепе): о нем есть кому позаботиться и сам он может проявить заботу о других, то есть выработать то качество, которое превыше всего ценится филиппинцами, — тесная солидарность в своей группе[4]

Филиппинцы знают, что лишь родственный коллектив, семья есть защита и убежище от всех невзгод, прочие же установления — государственная власть, закон, перед которым якобы все равны, и т. п. — принесены чужеземцами и служат только им. Выживание гарантирует не безличный закон, а круг лиц, которых филиппинец считает своим, прежде всего семья. Чем она больше, тем лучше — тем больше у человека защитников. И неважно, если в семье много девочек: на Филиппинах, как и во всем малайском мире, статус женщины очень высок и дочери не менее желанны, чем сыновья[5].

Семья — единое целое, она всегда готова прийти на помощь любому своему члену, сколь бы незначительное место он ни занимал, «Боль в мизинце ощущается всем телом», — гласит филиппинская пословица, что означает: семья за всех в ответе, в ней нет и не может быть члена, судьба которого была бы безразлична другим. Но это единое целое строится строго иерархически. Непререкаемым авторитетом пользуются родители, чье слово — закон, чья воля — то же самое, что воля высших сил. Ибо филиппинцы ценят родителей не за то, что они их воспитали, поили, кормили и учили (об этом они, правда, тоже не забывают), а прежде всего за то, что они дали сыну или дочери жизнь, «Не будь их, и тебя бы не было», — говорят филиппинцы, требуя почтения к родителям. Родители — податели жизни, самого высшего блага, и взамен им следует платить любовью, уважением, преданностью. Иначе ты неблагодарный человек, а с такой репутацией не проживешь: филиппинцы могут простить многое, но никогда не прощают неблагодарности.

Столь же обязательно повиновение старшим братьям и сестрам. Считается, что, родившись раньше, они как бы освободили место индивиду («Не родись они раньше, и ты бы не родился»), а потому рассматриваются как косвенные податели жизни, за что их следует чтить.

Все это Пепе твердо усваивает в семье, и много позднее, приобщившись к европейской культуре, не отступит от филиппинских обычаев: по-прежнему чтит родителей, старших сестер и брата, но и сам по праву требует почтения от младших (письма к старшим он заканчивает традиционной формулой: «Ваш слуга целует вашу руку», но и младшие сестры не должны ее опускать в своих письмах к обожаемому Пепе — этого он не прощал).

Семья дона Франсиско и доньи Теодоры, по филиппинским представлениям, была счастливейшей семьей. Крестьяне уважают своих патронов, платят им подношениями, лояльностью и преданностью. Даже испанцы ставят их в пример. Но…

Уж слишком независимы эти Меркадо. Донья Теодора блестяще знает испанский язык, дети тоже говорят по-испански. В доме библиотека в тысячу томов — много, слишком много для благонравных филиппинцев. Глава семьи чересчур вольно, чуть ли не на равных разговаривает с монахами, лейтенантом гражданской гвардии. Старший сын учится в Маниле — а к чему индейцу учеба? Такие или примерно такие мысли возникают у монахов-доминиканцев и колониальных чиновников. Неплохо бы указать зарвавшемуся семейству его место. И когда случай представляется, они не упускают его.

Детские годы Пепе текут счастливо и безмятежно. Он подробно описал свои первые впечатления, относящиеся к тому времени, когда он был так мал. что, спускаясь по лестнице, становился на каждую ступеньку обеими ножками, крепко держась ручонками за перила, а когда пол натирали банановыми листьями, то и дело падал. «Я так ясно помню меланхолические вечера, проводимые на террасе нашего дома, словно это было вчера; они полны грустной поэзии, запечатлевшейся в моей душе… У меня была айя (няня. — И. П.), очень меня любившая, и она, чтобы заставить меня съесть ужин (в лунные вечера мы ужинали на террасе), пугала страшной ведьмой-асуван или ужасным духом предков».