Хосров и Ширин

Быть может, знает он, кто нарисован тут,

И где его страна, и как его зовут».

И вот прислужницы путь истоптали: слово

Шапуру вымолвят — к Ширин несутся снова.

Шапур, потупя взор, неслышно прошептал:

«Я далеко зашел, но все ж далек привал».

Но уж в своих сетях они видит лапки дичи.

В их беге видит он, что ждать ему добычи.

Он молвил: «Этот перл не надлежит сверлить,

А если и сверлить, то надо спесь забыть.

И вот бегут к Ширин служительницы снова, —

То, что сказал им жрец, сказать ей слово в слово.

Лишь луноликая услышала их — вмиг

В ней закипела кровь: в душе огонь возник.

Сверкая серебром, жреца покорна власти.

До гор вздымая звон ножных своих запястий,

Ширин летит к нему, волнуясь и спеша,

Как тополь, стройная, плавна и хороша.

Хрусталь прекрасных рук опишешь ли каламом!

И схожи локоны с буддийским черным храмом.

А косы, обратя в закрученный аркан,

Как бросила она? Обвила ими стан.

И, видя стан ее, и лик ее и плечи, —

Художник рук своих лишается и речи.

Она — игрушка, да! Но странно… не понять:

Играет тем она, кто ею мнил играть.

Индус! Ты сердце взял рукою ловкой, дерзкий!

Она, как тюрк, за ним! Не быть с обновкой, дерзкий!

О тюркская напасть! Покорствуя красе,

Индусами пред ней склонились тюрки все.

Откинула покров. Жемчугоносным ухом,

Блестя как ракушкой, премудрость ловит слухом.

В ее речах есть соль, в очах лукавство есть

Так с магом говорит, как понуждает честь.

«Хоть на кратчайший срок ты будь к моим услугам,

Хоть на мгновение ты стань мне добрым другом».

Сей голос услыхав, как опытный хитрец,

Замедлить свой ответ замыслил мнимый жрец.

Но, ведавший язык нарциссов томных, все же

Свой разум он забыл и речь утратил тоже.

Вознес хвалу он той, что всех пери милей,

И, как велит пери, садится рядом с ней.

«Откуда ты, скажи, и где твоя обитель, —

Она промолвила, — и здешний ли ты житель?»

Тут опытная речь Шапура расцвела:

«Я много знал добра и много ведал зла.

Я — избран; для меня нет тайны ни единой

Ни у подножий гор, ни у одной вершины.

Я запад ведаю и ведаю восток.

Все страны я познал, познать всю землю смог.

Да что земля! О всем, что от Луны до Рыбы,

Мои уста, поверь тебе сказать могли бы».

Увидела Ширин: самоуверен он, —

И задает вопрос: «Кто здесь изображен?»

И отвечает ей художник тонкий, мудрый:

«Да будет глаз дурной далек от пышнокудрой!

Сказ о начертанном завел бы в долгий лес.

Но тайна образа за тьмой моих завес.

Я все события, что в сердце мной хранимы,

Тебе поведаю, но здесь ведь не одни мы».

И вот велит кумир кумирам быть вдали,

Велит, чтоб звездный круг вдали они плели.

И звезды растеклись. Шапур не медлил боле, —

Пустил словесный мяч он на пустое поле:

«Пред этим ликом лик померкнул бы любой.

Здесь областей семи светило пред тобой.

Он мощью — Искендер, своим огнем он — Дарий,

Он — Искендер, и вновь скажу о нем: он — Дарий.

В сознании небес он с блеском солнца слит.

Он — семя, что земле оставил сам Джемшид.

Он — царь царей — Хосров, и вымолвлю я смело:

Того, где он царит, счастливей нет предела».

С душой он говорил, текли его слова,

На душу гурии он простирал права.

Текли его слова. Ширин ему внимала,

И речь отрадная ей сердце обнимала.

В реченье каждое вникала, и опять

Все о Хосрове должен был он повторять,

И слово каждое в душе ее пылало,

Преображенное, как рдяный пламень лала.

Уж тайны не было, с нее совлек покров Шапур,

явя Ширин ручей прозрачных слов:

«Напрасно от меня ты тайну укрывала.

Что держишь речь свою за тенью покрывала?

О роза, распустись, чтоб сделались видны

Все лепестки. Слова открыто течь должны.

Когда ты обрести желаешь исцеленье,

От лекаря скрывать недуг свой — преступленье».

В кудрях чуть видимый, потупился кумир.

Милей смущения еще не видел мир.

То за полу беря, то в грудь вонзая жало,

Любовь ее слова на привязи держала.

Но, на него взглянув, она решила вдруг

С сосуда крышку снять: пред ней надежный друг.

Шапура не страшась, к нему подсела ближе.

Со рта сняла печать и жемчуг речи нижет:

«Чтобы господь всегда доволен был тобой,

Ты сжалься над моей печальною судьбой.

Мою сжигают кровь черты изображенья,

Целую вновь и вновь черты изображенья.

Рок спутал дни мои, спокойствие круша,

Как кудри, скручена, запутана душа.

Мне помоги в любви, о друг мой, хоть немного.

И от меня, дай срок, придет тебе помога.

Все скрытое в душе я в твой вложила слух.

И ты мне все открой, мой дух не будет глух».

И чародей Шапур уж не считает лживость

Оружьем, что верней и лучше, чем правдивость.

И, как запястья, он припал к ее рукам.

И, как запястья, он упал к ее ногам.

И восклицает он: «О светоча сиянье!

О всех увенчанных надежда и мечтанье!

Мрачнее сумрака тебе хотящий зла!

Как месяц молодой, твоя душа светла!

Покорно чту того, кто служит мне защитой,

Тебе открою все, с твоим желаньем слитый.

Рисунок этот мой, и мною создан он.

На нем Хосров Парвиз был мной изображен.

Обличья уловил я каждую примету,

Но лишь рисунок тут, души в нем все же нету.

Я знаю живопись, ей обучился я,

Но душу принести не смог в твои края.

В подобье влюблена! Оно — лишь тень! Взгляни-ка

На прелесть тонкую его живого лика!

Увидишь целый мир, что создан из лучей,

Свет, озаривший мир, но все еще — ничей.

Могуч и ловок он, искусен в каждом деле.